Ксения резко переключила канал. На нём шли новости.
Ксения выключила телевизор. Опоздали.
— Самое главное, что всё правда, — сказала Ксения, головой кивая на погасший экран.
— Да, — пробормотала Наташа, — теперь начнется. Как думаете, документы были опубликованы по приказу? Или по личной инициативе?
Авалова мрачно склонила голову в кивке.
— По приказу, по приказу, — сказала она, — только не тех, на кого мы думаем.
— Что ты имеешь в виду? — поинтересовался Мациевский.
— Есть кто-то ещё, — пояснила Ксения, — кто-то, кто отдает приказы Адашеву и кому подчиняется наша девушка.
— SIGMA? — спросила Наташа. Ксения кивнула.
— Да, — кивнула Ксения, — удивительно, но теперь я сама начинаю в это верить. И они пока впереди нас. На этом обычное расследование заканчивается, начинается политика.
— Что будем делать? — спросила Наташа.
— Что и раньше, — сказала Ксения, — искать. Если у Арсенюка действительно есть компромат на Адашева, возможно, он даст нам ключ к поискам. А я вернусь к Верховскому. Пришло время услышать и от него ответы.
Грозен и страшен был этот год. И в год этот жила Понти́я в каком-то странном и неестественном состоянии, которое быть может только ей одной свойственно.
И вот в этот самый год произошло в этой стране то, что все ожидали, но произошло это так быстро, что никто уже даже не скажет, кто это начал и что стало причиной. А произошло это потому, что в этой самой стране ненавидели власть.
Её ненавидели все. Ненавидели либералы, которые мечтали об эфемерной свободе. Ненавидели олигархи, потому что власть дербанила тот кусок, который дербанить могли бы они. Ненавидели националисты, потому что националисты считали власть враждебной для государственнических идей. Ненавидели поэты и литераторы, художники и банкиры.
А власть этой самой Понти́и мечтала не о закатах над рекой и не о теплых зимах, и не благополучии Понти́и, а мечтала она о маленькой ячейке с внушительным содержимым и о квартирах в очень далёких странах.
И эта ненависть росла и ширилась, и стала разбухать. Власть ненавидели, ненавидели ненавистью прямой, сильной, которая должна была двинуть в драку.
И вот пришло известие о том, что богатые люди Республики развлекаются с девушками, а потом отправляют их в психиатрическую клинику, когда те им надоедали.
И нечего было говорить власти, что будет расследование и виновных накажут.
Мнения разделились. Кто-то говорил:
— Это либералы! А кто-то:
— Это коррумпированная власть! Там одни воры. Ну и любимое славянское:
— Это вообще всё Запад!
И никто не знал, кто такие «либералы», и кто «воры во власти», и какой-такой «Запад». Но что знали все решительно, это то, что власть должна ответить.
Угольная чернота залегла над массивными деревьями. Полная чернота, и только свет прожектора освещает караульное помещение возле массивных ворот.
И вдруг как по команде: свет, рев моторов, крики, гомон.
— Ребята, давай с нами! На склады!
— На склады! — подхватили ребята.
Осторожный часовой вскинул АКМ.
— Кто идет?
Ответом ему был удар тяжелым поленом по голове. Часовой рухнул на землю. АКМ кто-то подхватил. Послышались выстрелы.
Снова свет фар. Рев мотора. Кто-то двинул грузовик на ворота.
Тяжелый «бычок» снес покрашенный металл, и толпа ворвалась туда, куда чернота падала на деревья.
Воздух наполнился рёвом тревоги и стрекотом автоматов. Это пытались отстреливаться солдаты, но толпа напирала. Раскидывала солдат поленьями, забивала камнями, подхватывала АКМы и начинала стрелять в ответ.
Толпа врывалась в массивное здание, выносила оттуда тяжелые деревянные ящики. Выходила из ворот. Садилась в грузовики и ехала. Ехала брать город.