Бесконечные дни

Воцаряется странное затишье. Раненые ревут, как неумело забиваемый скот. Кому-то перерезали горло, но не полностью. Глотки булькают, руки и ноги содрогаются в агонии, а многие ранены в живот, что сулит верную и чудовищно мучительную смерть. Потом тихо восходит луна, бросая на землю длинные пальцы почти бесполезного света. Мы плетемся обратно к брустверам, расталкиваем санитаров, и раненых тащат обратно в лагерь на новеньких носилках. Перевязочный пункт выжил после кавалерийской атаки, и хирург с бинтами и пилами уже на посту. Пулевых ранений больше, чем ожидалось, и, хоть я, по правде сказать, не слышал снарядных разрывов во время наступления, у многих раненых не хватает рук, или ног, или руки и ноги бессильно свисают. Помощники хирурга зажигают большие керосиновые лампы, и пилка начинается. Госпиталь в ближнем тылу еще не оборудован, поэтому – сейчас или никогда. Все, что можно забинтовать, туго бинтуют. Куча рук и ног у операционного стола растет, словно гора товара на прилавке зловещего мясника. Разводят огонь, калят железо, прижигают раны, удерживая силой кричащих солдат. Мы в душе знаем, что им не выжить. Начнется гниль, и, может, мы и дотащим раненых на север, но Рождества им уже не увидать. Проступит мерзкое черное пятно, и начнутся адские муки. Мы это уже сто раз видали. Но хирург продолжает работу – так, на всякий случай. Он потеет не хуже Старлинга Карлтона. Их слишком много, слишком много. Мы молимся, чтобы хоть кому-то повезло. Вот Лайдж Маган, из шеи торчит нож. Он, должно быть, без сознания – тело вялое, словно у спящего. Может, ему эфиру дали, дураку такому. Пропитанный кровью хирург перевязывает обмякшую шею Лайджа и велит отложить его в сторону. Следующего, следующего тащите. Да, доктор, но спасите нам старину Лайджа. Он самый лучший. Уберите этого дурака, говорит хирург. И его можно понять. Он будет трудиться еще семь часов. Господь да направит его окровавленную руку. Наши товарищи. Бедные, исковерканные тела бессильных людишек.