Бесконечные игры [киноповесть]

— По-разному-то по-разному, да суть одна. Кончилась одна маленькая малость, одна штучка-закорючка — любовь называется. И вся игра. Не потому мы разошлись — я и мои шефы, — что у меня характер дурной, а он, может, и дурной, не спорю, а потому, что любовь кончилась. Верней сказать: они в футболе одно любят, а я совсем другое. Им очки нужны — и ничего больше. А мне — больше. Как выигрывать? Какими средствами? Какими людьми? Я пришел к ним в начале сезона. У меня было полгода, так? А нужно — три, чтобы слепить что-то путное, но у них терпение — пшик… Как всегда…

— Вот об этом я и пишу.

— О чем?

— Вот — об очковой мании. О том, что не хватает терпения…

— Ничего этого не надо писать! — сердито говорит Кизяев. — Миллионы людей хотят очков! Все эти крикуны, горлодеры с трибун, метатели бутылок, сидельцы у телевизоров, вся страшная рать болельщиков — и ваши писатели тоже, артисты, вся шатия-братия — хотят очков, очков, и ничего больше. И плевать им на то, каким способом очки добываются. Вот что! Ты понял?

— А если попытаться соединить — это и то? — Сериков показывает руками на площадку, где бегают мальчишки, и еще куда-то в сторону, должно быть, Лужников.

— Меня из трех команд вежливо просили смотаться, потому что я пытался соединить. А, кстати, после меня команды шли в гору. И с «Авангардом» будет то же. Я унавоживаю почву — для других…

— Что ж ты собираешься делать?

— А вот с мальчишками буду… — кивнул на ребят, играющих на площадке. — Устал я от «большого» футбола. Надоела эта мясорубка — до чертиков. Иногда думаешь: что хорошего видел в жизни? Юность на войну ушла, бедовал, голодовал, после войны — сам знаешь… Учиться не смог, пошел играть, гастролировать… Семью тащил — ну, в общем… А все-таки хорошее было! Школа — верно ведь? Вот хорошее время!..

— Да.

— У меня-то лучше и не было ничего.

Замолчали оба. Идут к стадиону, на котором продолжаются соревнования — такие же тихие, странные.

Остановились. Смотрят на бегунов.

— Нет, было, было — вру… — говорит Кизяев. — Ты знаешь, что тут сегодня? Это областные соревнования глухонемых и незрячих спортсменов… Ты посмотри на их лица, как они переживают… какое счастье… Это — спорт, очищенный от всего, от погони за очками, за рекордами, за какими-то благами жизни… Посмотри на того маленького, лысого!

— Я вижу.

Маленький лысый добегает первым. У финиша его обнимает и неловко целует женщина. Оба, задыхаясь, взволнованно объясняются пальцами. Второй глухонемой добежал и в изнеможении, отдав все — словно это Олимпийские игры, — падает наземь…

Сериков спрашивает:

— А здесь, думаешь, нет своих очков? Своих рекордов?

— Да, — помолчав, говорит Кизяев. — Наверное, есть…

19

Сериков ждет Машу перед входом в театр.

Маша выходит в группе женщин. С кем-то прощается. Увидела Серикова, подбежала — очень радостная.

— Ты давно здесь?

— Минут сорок.

— С ума сошел! — Она смеется. — Я же просила в три часа.

— А мне хотелось раньше.

Идут, не торопясь.

— Ты чего улыбаешься? — спрашивает Сериков. — Получила наконец самостоятельную работу?

Маша качает головой, продолжая улыбаться.

— Нет… Просто — вижу тебя… А ты написал свою замечательную статью?

— Уже две страницы!

— Расскажи о чем.

— Ну, это неинтересно…

Они сворачивают в переулок. Пустынно, безлюдно, одноэтажные домишки старой Москвы.

— Нет, расскажи… Я хочу!

— Ну, хорошо… — Он вздохнул. — Есть такой Гриша Кизяев. Тренер «Авангарда»… Наш знакомый, симпатичный человек. Но ему страшно не везет.

— Что ты!

— Да. Очень. Он не может приспособиться к современному футболу, где тренер должен обладать железной властью. И хваткой! — Вдруг обнял Машу за плечи, резко придвинул к себе. — Держать команду вот так!

— Это очень приятно… Для команды…

— В современном футболе главное — очки, очки, очки! Надо уметь эти очки рвать. А он не умеет. Он по-прежнему видит футбол в романтическом ореоле — как его видели в двадцатые — тридцатые годы…

— И что же его команда — проигрывает?

— Да. Мы же видели с тобой…

— Бедный! И что дальше?

— Дальше… Вот я и спрашиваю: что дальше?

Они остановились.

— Не знаю, — говорит Маша тихо. Долгая пауза. — Ты мужчина, ты должен знать — что дальше.

20

Из маленькой комнаты в большую перетаскиваются старинный комод Калерии Петровны, диванчик, на котором спит Кира, и кроватка Котика. Из большой в маленькую — широкая тахта, письменный стол Маши и пианино. Вещи передвигает Сериков и его приятель Мартынов. Зинаида Васильевна и Маша наблюдают за работой, командуют и путаются в ногах. Всем весело. Сериков и Мартынов, кажется, слегка «под мухой».

— Саша, вас можно поздравить? — спрашивает Маша Мартынова. — Вы уже в газете?

— Спасибо, Машенька… Третьего дня зачислен в штат… — кряхтя отвечает Мартынов. — Налево, налево, Олег! Налево заноси!.. Вот бы только московскую прописку достать. Надоело мне Фрязино. Ведь как глупо получилось: я же коренной москвич, жил на Полянке. А после войны, когда мать умерла, переехал к тетке во Фрязино и прописку потерял. Идиот!..

С неожиданной легкостью — как все, что он делает, — Мартынов обращается к Кире: