— Не нужно бояться, что все из твоей прежней жизни теперь для тебя потеряно, — продолжил он, отчего Кира чуть не рассмеялась. — Через нескольких месяцев у тебя будет достаточно сил после рассвета, чтобы вернуться к работе. Пройдет лишь неделя или две, и ты сможешь контролировать свой голод и способности рядом с людьми в достаточной степени, чтобы снова увидеться с семьей…
— Ты не понимаешь, да? — прервала она его, охваченная безрассудством. — Все это — это внезапное становление кем-то другим уже достаточно плохо, но знать, что единственная причина, почему я не в могиле, заключается не в том, что моя жизнь что-то значит для тебя, а в том, что это, по-твоему, уравновесит воображаемые весы правосудия… ну, это
Что-то мокрое скользнуло вниз по щеке Киры. Она поспешно вытерла ее и удивилась, увидев розовую жидкость на своих пальцах. Слезы? Она еще могла плакать, хоть и стала вампиром?
Прежде чем она успела обдумать это, боль, становившаяся все более знакомой, прорезала Киру изнутри. Она согнулась, обхватывая живот, как если бы могла каким-то образом затолкать свою потребность в крови обратно.
Ветерок, поднявший ее волосы, был единственным индикатором, подсказавшим ей, что Менчерес ушел и вернулся в мгновение ока. В руке он держал два этих проклятых красных пакетика, и внутренний скачок, который почувствовала Кира, когда увидела их, оставил ее бороться с совершенно противоположными желаниями. Она хотела в отвращении выбросить эти пакетики из окна. И она же хотела вырвать их из рук Менчереса и выпить бешеными глотками.
Он протянул ей один пакет, но Кира отвернулась. Она не хотела больше пить кровь. Это было неправильно, ужасно…
Двойная колющая боль в нижней губе подсказала Кире, что из верхних зубов появились клыки, а потому этот дразнящий, богатый, металлический вкус теперь омывал ее рот. Еще больше боли захлестнуло ее тело, это ненавистное чувство, будто сгораешь изнутри, увеличивалось со свирепым шагом.
В следующее же мгновение Менчерес уже держал ее в своих объятиях, прижимая гладкую поверхность пакетика к ее рту.
— Ты должна.
Она только лишь знала, что разорвала его, когда невероятное облегчение сменило предыдущие мучения внутри нее. Кира почувствовала, что начинает уплывать, ее разум притупляется от прилива возбуждения и голода, но, прежде чем она потеряла себя в темноте, что-то зацепило ее подсознание. Что-то, что она, будучи слишком отвлеченной, не уловила, когда Менчерес впервые сказал ей, почему он загипнотизировал ее босса дать ей машину и повышение.
Был только один способ, узнать, до которого часа работала Кира на той неделе. Он следил за ней.
Менчерес шел рядом с Кирой в лесу. Воздух был приятно прохладным в предрассветные часы, но Кира надела толстый свитер и брюки, как если бы было гораздо холоднее. Пока шла, она, казалось, была полностью сосредоточена на земле, и ее взгляд метался в сторону только тогда, когда ночные животные пугались их присутствия.
Он ничего не говорил, давая ей привыкнуть к потоку чувств от окружающего. На свой второй день бытия вампиром она проснулась за несколько часов до наступления темноты, настаивая после того, как насытила голод свежими пакетиками, с которыми вернулся Горгон, что сама примет душ. Как и предупреждал Менчерес, положительных результатов это не принесло. Кира оторвала душевую дверцу, когда попыталась открыть ее, затем вырвала кран из стены в попытке выключить воду, завершив принятие душа уже без дверцы. Расстройство из-за неспособности контролировать свои силы вызвали очередной приступ голода, что также было неудивительно. Гнев и голод для новорожденных вампиров были крепко связаны, и со всеми повысившимися до ранее неизвестного уровня эмоциями ближайшие дни Киры будут полны непостоянства.
— Это кажется каким-то неправильным — не видеть темноту, — произнесла Кира, наконец, прерывая свое молчание. — Я знаю, что сейчас ночь, но больше похоже на ясный день, просто солнце не режет глаза. Никаких теней. Одни только пятна. Ты долго привыкал к тому, что темноты нет?