Бескрылые птицы

— Извини, малец, — посочувствовал Осман. — Я считаю, потребуется забирать всех, кого только можно. Вообще-то у меня самого один дед был христианином, родом из Сербии, но я тут ничего не решаю. Погоди, может, правила изменят. А пока, если действительно хочешь помочь Султану-падишаху и империи, заготавливай провизию и разводи мулов — это лучшее, что ты можешь сделать. — Сержант повернулся к Каратавуку: — Теперь с тобой. Ты — сын гончара Искандера. Тебя нет в списке. А твой отец есть. — Осман взглянул на писаря: — Ведь вы уже поговорили с ним, Соломон-эфенди?

— Поговорил.

— Я предлагаю себя вместо отца, — сказал Каратавук. — Согласно обычаю.

— Согласно обычаю, — повторил сержант, уважительно разглядывая парня. — Отец разрешил?

— Да. — Каратавук старался не смотреть сержанту в глаза. — Это ради матери и братьев с сестрами.

— Ты врешь, — сказал Осман. — К счастью, я этого не заметил.

— Спасибо, бейэфенди. — Каратавук поклонился и повторил: — Ради матери и братьев с сестрами. Без отца им не выжить, а без меня продержатся. Я сильный. Воевать смогу.

— Ты хороший сын, — сказал сержант. — Любой бы таким гордился.

От похвалы Каратавук прямо раздался в плечах.

— Вы меня берете, бейэфенди?

Сержант устало вздохнул. Он уже навидался юношей, приносящих подобную жертву. Это всегда трогало и угнетало. Скольким из этих юнцов суждено вновь увидеть лицо матери?

— Хорошо, можешь, согласно обычаю, идти вместо отца. Пусть обман будет на твоей совести, и да простит тебя Аллах.

— Спасибо, бейэфенди, и, пожалуйста, бейэфенди, не говорите отцу.

Сержант кивнул:

— Я извещу твоего отца, что его все же освободили от повинности. Он не узнает, почему. Завтра придешь вместо него.

По дороге домой Мехметчик шепотом ругался, в глазах стояли злые слезы.

— Заготавливай провизию и разводи мулов! — с горечью повторял он.

Каратавук сочувственно обнял его за плечи:

— Если дела пойдут скверно, правила, наверное, изменят.

— Будем надеяться, — буркнул Мехметчик.

Они остановились у дома ходжи Абдулхамида, и Мехметчик достал из-за пояса кожаный кошелек. Вытряхнув монетки, он спрятал их в кушак и набрал горсть земли. Ссыпал в кошелек, добавил еще немного и, затянув тесемку, отдал другу.

— Где бы ни оказался, — пояснил он, — носи с собой и не опорожняй до возвращения. А когда вернешься, высыпи непременно здесь же.

Каратавук ослабил тесемку. Понюхал землю и вздохнул:

— Родная земля. У нее особый запах, ты заметил? Когда буду далеко, понюхаю, и она мне все напомнит. — Завязав, он поцеловал кожаный мешочек. Спрятал за кушак и, обняв лучшего друга, ткнулся лбом ему в плечо. Горло перехватило от чувства, которому не было названия — столько всего в нем перемешалось. — Ах, дружище, дружище! — Каратавук отстранился и стукнул себя в грудь. — Тяжело у меня здесь, точно камень на сердце. Все думаю, что с нами будет?

— Наверное, разойдемся, — печально сказал Мехметчик. — Вдруг стало важно, что я христианин, хотя раньше почти никакой не было разницы.

— Не разойдемся, — твердо возразил Каратавук. — Мы всегда были друзьями, всегда вместе. Ты научил меня читать и писать.

— Не знаю, много ли толку, — вздохнул Мехметчик. — Выходит, что читать-то нечего, а в других краях, я слышал, вообще пишут по-другому. Вроде надписи на мечети, которую только ходжа Абдулхамид понимает.

Каратавук покопался в поясе и достал свистульку.

— Возьму с собой. Если разобью, напишу отцу, чтоб прислал новую. Как услышишь ее, сразу поймешь, что я вернулся.

— Дай-то бог, — сказал Мехметчик.

— Помнишь, как мы маленькими решили не писать в норки, чтобы не утопить мышек? А теперь мне придется начинять пулями живых людей.

— Мышка-то хотя бы ни в чем не виновата, — заметил Мехметчик.

— Я вот думаю, что при этом чувствуешь? — сказал Каратавук.

51. Печаль Рустэм-бея

— Почему ты грустен, мой лев? — Лейла-ханым подошла к Рустэм-бею и положила руку ему на плечо. Наступал вечер; уронив ладони на колени, ага с убитым видом сидел во дворе на низенькой изгороди вокруг клумбы. Белая Памук свернулась на своем любимом месте под апельсиновым деревом. За эти годы она пролежала в песчаной земле ямку, повторяющую форму ее тела. Под ногами Рустэма деловито ковыляла большая черепаха с панцирем в белых потеках застывшего воска; еще недавно Лейла романтически использовала ее как подвижный канделябр.

— Я не столько грустен, сколько печален, — сказал ага.

— Есть разница?

— Чувствую, что есть, но объяснить трудно.

— Хорошо, что тебя печалит?

Рустэм-бей неопределенно покрутил рукой:

— Идет война. Я должен быть на фронте, и у меня плохие предчувствия.

— Ты уже выполнил воинский долг. — Испуганная мыслью, что Рустэм может уехать, Лейла довольно неосторожно прибавила: — Ты не слишком старый?

К счастью, ага не был настроен обижаться.

— У меня большой опыт, и мужчина не стар, пока есть силы. Полагаю, я сильнее многих мальчишек, которые идут воевать.

— Конечно, сильнее, — искренне согласилась Лейла. Рустэм мог целыми днями пропадать на охоте в горах. Убитых оленей он вскидывал на круп лошади, будто войлочных.