Бескрылые птицы

— А то мы не знаем, кто мы такие, — говорим мы, но комиссия не стала слушать, а принялась оценивать наши пожитки.

Приход жандармов с указом всех ужасно потряс, времени на сборы не дали, никто не знал, что делать и что с собой брать, паника неописуемая.

Многие кинулись продавать имущество соседям, каждый пытался что-нибудь сбыть, и потому все уходило за бесценок. Мой отец Харитос тоже мотался с горшками и коврами, пытаясь их продать. Мой брат Мехметчик дезертировал из трудового батальона, считался вне закона, и мы не могли его известить. Моя мать Поликсена вопила и хваталась за голову, пока мы раскладывали пожитки и собирали еду. В конце концов она решила оставить свой сундук у вдовы ходжи Абдулхамида Айсе, надеясь, что когда-нибудь вернется за ним и заберет. Я помогала тащить сундук, Айсе-ханым была ужасно расстроена, и нам пришлось ее успокаивать.

Я просто разрывалась. Мы с Ибрагимом обручены, а он ушел далеко в горы с Кёпеком и козами. Я христианка, но стала бы мусульманкой, если б вышла за Ибрагима. Я не знала, что делать. Я его любила, но понимала, что пока он не в себе, и еще знала, что он совсем рядом. Я любила отца с матерью и хотела уйти с ними в наш новый дом, но также хотела остаться и выйти за любимого, когда он поправится.

Все это крутилось в голове, и уже не было сил терпеть, думала, с ума сойду от терзаний, и когда мать отвернулась, я побежала по улице мимо богатых домов, где раньше жили армяне, а потом пробиралась сквозь колючий кустарник среди гробниц, натолкнулась на Пса и спросила:

— Пес-эфенди, скажите, пожалуйста, куда Ибрагим повел коз?

Он показал на холм у моря и покачал пальцем, будто говоря: «Не ходи», но я все равно пошла.

90. Письмо Лейлы-ханым к Рустэм-бею

Дросула прибежала в особняк Рустэм-бея, чтобы наскоро попрощаться с хозяйкой, которой они с Филотеей так долго служили, и никак не ожидала, что Лейла-ханым воспримет новость подобным образом. Внезапное появление сержанта Османа с жандармами всех повергло в ужас и смятение, а Лейлу-ханым явно взбудоражило и разволновало.

— Вас вправду увозят в Грецию? — без конца спрашивала она. — А куда в Греции? На чем вас везут? Сколько времени займет дорога?

В ответ Дросула лишь пожимала плечами и повторяла:

— Никто не знает, никто. Велено собраться на площади со всем, что можем унести. Больше ничего не сказали.

— Греция, — задумчиво произнесла Лейла. — Вас увозят в Грецию. — В ее глазах светился огонек, будто в предвкушении чего-то упоительного.

Дросуле некогда было вожжаться с Лейлой в ее странном изумлении. Дома ждала мать, пытавшаяся управиться с пьяным в стельку отцом семейства, который ежеутренне напивался ракы, дабы заглушить вечную зубную боль. Вдобавок, предстояло дождаться мужнина решения, как им поступить. У Герасима имелся план, казавшийся и безумным, и единственно возможным. А потому женщины обнялись, обнадежили друг друга, мол, бог даст, еще встретимся, и Дросула поспешила домой сквозь нараставший хаос скоропалительного ухода.

Дрожа от возбуждения, но ужасаясь глупостям, которые готова была совершить, и грозным несчастьям, которые могла навлечь на свою голову, Лейла на минутку присела и попыталась мыслить разумно. Рустэм-бей был в отлучке — охотился в горах, и у Лейлы сжалось сердце при мысли о том, что она собирается сделать. Спросив бумагу и перо, она села к столу и принялась старательно писать. По ее щекам катились слезы.