Бескрылые птицы

Им удается создать новое либеральное правительство, а балканские народы, подстрекаемые русскими, в первый и единственный раз в своей истории умудряются состряпать и совместно осуществить коллективный заговор. Сербия домогается Адриатического побережья, Болгария — Средиземноморья, а Греция — Фракии. Все трое хотят урвать что можно от Македонии. И Болгария, и Греция желают Фракию. Балканские государства проводят объединенные военные «учения». Тем временем на Балканах демобилизуются 120 османских батальонов — безрассудный жест примирения. 8 октября 1912 года царь Черногории внезапно объявляет Османской империи войну, и вскоре в нее вступают сербы, греки и болгары. Греческий премьер-министр Элефтериос Венизелос [51]обращается к своему народу с воззванием и умоляет прийти на помощь растоптанным христианам. Мусульманское население на пути захватчиков претерпевает невообразимо страшный, беспримерный геноцид, который превращает людей в обезумевших от ужаса и истощения беженцев, швыряя их от одной армии мародеров и насильников к другой, равно злобным и квалифицированно порочным. Происходят чудовищные массовые бойни мусульман, особенно на пути продвижения болгар. Многие беглецы направляются в Стамбул, где во двориках мечетей будут умирать тысячами от зимней стужи, болезней и голода. Мустафа Кемаль случайно, но вовремя встретится с матерью и сестрой и найдет для них безопасное место.

Оттоманское правительство срочно замиряется с Италией; из Африки Мустафе приходится возвращаться домой через Италию, Австрию, Венгрию и Румынию. В Вене австрийские врачи лечат его больной глаз. Монастир пал перед сербами. На египетской границе, еще в начале одиссеи к дому, английский офицер узнает Мустафу:

— Я вас знаю. Вы Мустафа Кемаль. В этой чертовой стране можете идти куда вам угодно.

43. Я Филотея (8)

Когда поспевал урожай, первый плод всегда отдавали соседу, и вот после нашей с Ибрагимом помолвки его родные стали дарить что-нибудь нам, а мы — им, и, к счастью, с подарком часто отправляли Ибрагима, а я подгадывала, чтобы перехватить его по дороге и повидаться. Вот так мы виделись, когда пекли хлеб из новой пшеницы, и в день святого Теодора, когда Ибрагим принес локму [52], и на Воздвижение, когда мы разговелись вином, оливками и кутьей.

Так мы увиделись и в Чистый четверг, когда некоторые мусульмане попросили отнести в церковь дрожжи, соль, яйца и хлеб, потому что сын Марии Иисус и сама Мария — они оба для всех, не только для нас, и мы положили еду перед иконой, и отец Христофор ее освятил, а потом все опять отнесли домой: соль бросили в кладовки, дрожжи положили с закваской, яйца разложили у икон до Пасхи, съели по кусочку хлеба, а что осталось — разделили на ломтики и спрятали, если вдруг понадобится скушать во здравие заболевшей скотины. И каждый раз мы виделись с Ибрагимом.

Помню, однажды он доказал, как велика его любовь. Было три часа ночи, мы собирались на пасхальную службу, по городу ходил глашатай и всех будил стуком в дверь, а мы помолились Иисусу и в темноте пошли в церковь, и тут я заметила краем глаза, как в тени миндаля что-то шевельнулось. Это Ибрагим, хоть и мусульманин, встал по холоду в три часа на Воскресение Христово, чтобы хоть одним глазком увидеть меня. Вот как сильно он меня любил.

В общем, я благодарна Богу, что установил столько праздников и обязанностей, из-за них я любимого часто видела.

44. Шутливая беседа принимает нехороший оборот

Однажды вечером, потягивая кальян под звуки лютни, Рустэм-бей раскинулся на подушках в мужской половине дома. На оттоманке, свернувшись калачиком и укрыв нос хвостом, посапывала Памук, в жаровне тлели угли, наполняя комнату теплом и нежным ладанным ароматом чесночной шелухи, которую время от времени подбрасывала Лейла. Филотею отпустили домой, когда за ней забежала Дросула. В доме провели уборку, поскольку была среда, а в этот день, как говорила Лейла, всегда убирают в гареме Султана. В мягком свете масляных ламп искристо сияла медь. Лейла-ханым пела по-гречески о моряке, который молит Панагию спасти его в шторме, обещая серебряный оклад на икону, и Рустэм-бей, не понимавший ни слова, вновь подивился, сколько песен на двух языках знает его любовница и где им выучилась. В музыке что-то не заладилось, и Лейла, нахмурившись, смолкла.

— Что случилось? — спросил Рустэм-бей.

— Новый медиатор, — ответила Лейла. — Старый истончился, а этот, хоть тоже из вишни, толстоват, звук не такой. Надо бы подточить.

— Ну так подточи, моя куропаточка. — Рустэм-бей благодушно выпустил клуб сладко пахнущего дыма.

Лейла отправилась на кухню и принялась осторожно обстругивать медиатор, держа нож под прямым углом, чтобы лезвие не срезало, а скоблило дерево. Рустэм-бей слышал глухое звяканье браслетов о разделочную доску. Он думал о том, как счастлив, но что-то неоспоримо тревожило душу.

Вернувшись, Лейла опробовала медиатор, потом отложила инструмент и лукаво взглянула на любовника:

— Ни за что не догадаешься, какие идут разговоры.