Бесогон из Ольховки

Так говорил умирающий Ашот, посрамляя меня древностью веры и баранами. А меж тем, он жил и кормился от неправедных дел. Уже в те, еще советские времена, он тайно занимался частным предпринимательством, за которое мог получить срок, и вероятно, немалый, но срока он не получал, потому что все у него было схвачено, везде смазано, и везде сидели чиновники, у которых глаза и рты были залеплены денежными купюрами. Под началом Ашота была целая команда, которая демонтировала на старых петербургских кладбищах ценные памятники на могилах богатых и именитых людей. В укромном месте, в мастерской шлифовки, снимали старые надписи и по желанию заказчика наносили новые, золотили их и отлично делали штриховые портреты состоятельных духанщиков, рыночных королей и вообще всех, у кого водились деньжонки. Некоторые денежные воротилы еще при жизни заказывали себе памятники впрок. Большинство памятников уходило в Закавказье, и кто посещал кладбища больших тамошних городов, уходил, пораженный роскошью и помпезностью надгробий из мрамора, гранита и лабрадорита. Так памятники обретали вторую жизнь и уже не стояли на петербургских кладбищах над прахом сенаторов, аристократов и купцов, а были воздвигнуты над прахом богатых духанщиков, коммерсантов, хозяйственных воротил и партийных бонз.

Придите сейчас на старые кладбища Петербурга и посмотрите в каком они жалком, разграбленном состоянии. Кстати, и правители города приложили к этому руку еще в советские времена, стерев с лица земли большое Митрофаньевское кладбище, Стародеревенское, урезав Никольское и Смоленское и уничтожив еще целый ряд других. Это варварство, бесспорно, было порождено политикой безбожия в стране.

Когда Ашот приезжал в свое -родное село, то из дальней древней церкви Нино-Цминдо приходил старичок-священник Мераби и укорял, и обличал Ашота, говоря, что большой грех он творит, и Бог ему этого не простит ни в этой жизни, ни в будущей. И пусть Ашот всегда помнит, что смерть грешника люта. Но Ашот и в ус не дул, а посмеивался и продолжал грабить старые ленинградские кладбища, оставляя одни аляповатые бетонные кресты. Но зато около его родного села вырастал роскошный пантеон из гранитных и мраморных надгробий.

Несмотря на его заигрывания, царственная докторша явно не благоволила к Ашоту и всегда холодно отвечала на его льстивые домогательства.

Когда он выписывался из клиники, его пришли встречать несколько молодцев, нагруженных коробками шоколадных конфет, бутылками шампанского и букетами роз. На отделении был устроен небольшой са-бантуйчик. Медсестры и врачихи были одарены коробками конфет и букетами роз. Перед отъездом он просил меня зайти к нему и осмотреть какую-то редкую икону, так как сам он в этом не разбирался и хотел об этой иконе иметь точную информацию.

Недели через две я пришел к нему. Двери открыл его сын с мутными глазами наркомана. Из недр квартиры неслись веселые граммофонные звуки вальса. Когда я вошел в просторную, полную антиквариата комнату, то увидел Ашота в широких штанах, вальсирующего на паркете с царственной докторшей. Он повел меня смотреть икону, которая оказалась малоценной, академического письма. Хорош был только ее резной кипарисовый киот.

По-прежнему неслись гнусавые звуки из антиквариатного, с громадной трубой, граммофона. Около него в кресле сидела царственная докторша, источая нежный запах парижских духов и деликатно поглощая шоколадные конфеты с ромом из большой открытой коробки.

В последний раз, примерно через год, я встретил Ашота на Кировском проспекте под ручку с пышной яркой блондинкой. Он торопился на какую-то деловую встречу, но остановился поговорить со мной, сетуя, что жизнь не удалась, здоровья нет, сын — наркоман, а дочь — шлюха. Говорил, что у него срочный и богатый заказ на отличное надгробье-люкс на могилу хозяина района, богатого деньгами и родственниками. Что из райкома по междугороднему все звонят, торопят с прибытием товара. Такой шедевр придется везти самому, чтобы было все в сохранности. Больше Ашота я не видел.