Бесовские времена (СИ)

— О чём они говорят? — изумилась она и тут же и вскочила, — но поспешим…

После того, как заговорщики покинули скамью и направились в кровать синьоры плести злые интриги против гнусного ломаки мессира Песте, сам Грациано ди Грандони, нисколько не беспокоясь о последствиях происков мессира Альмереджи и козней донны Франчески, ибо прекрасно знал главного лесничего, плюхнулся на лавчонку и задумался. Он недоумевал. Убийство Джезуальдо было просто нелепым. Чума снова содрогнулся, вспомнив о болезни Белончини. Он ничего не знал об этом, но теперь становилась понятной неприязнь к нему супруги. Чума чувствовал себя неловко: теперь ему было жаль несчастного Белончини, раньше он видел неприязнь к себе постельничего, его зависть и ревность, но никогда не думал о нём самом…

В эту минуту на балюстраду вышла Камилла Монтеорфано. Она была в парадном платье и шла с вечернего туалета донны Элеоноры, на лице её застыла печаль. Чума вспомнил, что завтра на рассвете герцогини собирались уезжать на богомолье. Он встал, улыбнулся и вопросил:

— Что навеяло печаль на ваши прелестные глаза, синьорина? Мысль о завтрашнем отъезде повелительницы или новое ужасное убийство?

Она вздохнула.

— А вы снова смеетесь?

— Не вижу в отравлении ничего смешного. До вашего прихода я думал о нём. Я не знал, что мессир Белончини был болен.

Голос мессира Грандони звучал странно — горько и скорбно. И он был серьёзен. Камилла кивнула.

— Бьянка говорила. Он болел много лет. Бедный. Больной и слабый, нелюбимый, презираемый даже собственной женой… Он ненавидел вас, я знаю. Вы были для него живым кошмаром: здоровый, красивый, непобедимый, удачливый — вы воплощали всё то, чего он был лишён…

— И по слабости он трижды подсылал ко мне наемных убийц. — Песте невесело усмехнулся, — а я так и не сумел принять его всерьёз. Каюсь, синьорина, даже вытащив его сегодня из воды, уже мертвого, я по-прежнему не принял его всерьёз. Я подумал о хвосте сазана, который не успел доесть, когда пришлось прыгнуть в воду. Это, наверное, было бессердечно, но этот дурацкий хвост не выходил у меня из головы. Я не сумел огорчиться его гибелью, синьорина, только разозлился. Я не сумел принять всерьёз даже его гибель…

Камилла окинула его изумлённым взглядом.

— Так трудно понять, когда вы шутите, а когда говорите серьёзно…

— В последнее время я и сам перестал это понимать, синьорина, — пробормотал Чума.

Камилла бросила на Грациано Грандони новый недоумённый взгляд. После той ночи, когда она вышла из комнаты на голос этого человека, он немного заинтересовал её: тогда ей на миг показалось, что этот высокомерный красавец способен чувствовать. Но могло ли это быть? Он был не таким, как все, не досаждал ей и не домогался её. Сейчас он был серьёзен — и, хоть говорил кощунственные вещи, но был несомненно честен в своём признании.

Неожиданно она спросила:

— А почему вас зовут Чумой, мессир Грандони? Вы получили это прозвище за язвительность?

Мессир Грандони на миг побледнел, потом быстро пришел в себя и невесело рассмеялся.

— О, нет. Я же пистоец… — Грациано предложил девице присесть и опустился рядом. Голос его зазвучал напевно и чуть сумрачно. — Когда Луций Сергий Катилина узнал, что римляне собираются осадить его во Фьезоле, он бежал по равнине вдоль гор. Антоний и Петрей настигли его, а Метелл выставил охрану на перевалах. Стесненный с двух сторон Катилина был разбит на Пиценской равнине, немногочисленные раненые из его войска нашли себе там пристанище, основав город. Позднее число жителей города умножилось, а из-за чумы, скосившей катилинариев, как считает Виллани, его назвали Пистоей. Название он выводит от «peste» — чума… Я — пистоец. Отсюда и прозвище. Говорят, что пистойцы всегда были людьми заносчивыми, язвительными и воинственными, ведь они плоть от плоти дерзких катилинариев… — Чума скосил глаз и иронично поглядывал на Камиллу, но ей и на сей раз почему-то не показалось, что Грациано Грандони смеётся.

…Ночь прошла, её сменил рассвет, но он не принёс прояснения таинственных обстоятельств второго безжалостного убийства. Следствие облегчил тот факт, что герцог недолюбливал Белончини из-за его вечных доносов на челядь и жалоб на шута. К сообщению о гибели постельничего дон Франческо Мария отнесся с завидным хладнокровием и даже не скрывал равнодушия. Впрочем, судя по физиономии его светлости, он был в эти дни безразличен ко всему. Но теперь Чума рассказал герцогу о предположении Портофино, что яд не самом деле предназначался не ему, но был просто опробован на борзой. Его светлость задумался, а д'Альвеллапочесал за ухом.

Это предположение было отрадно, но верно ли оно?