Бесовские времена (СИ)

— Пьяндимелето… Пьяндимелето… — бормотал он. — Девятьсот пятьдесят флоринов. Недешево. Кажется, сто акров земли. Замок, колодцы, виноградники… Джанмарко Пасарди. Если я прав… Разберёмся-ка. — Он откинулся на подушку, и снова притянул её к себе, и от его жеста, хозяйского и властного, у нее ещё больше потеплело на сердце, — твой братец замечает, как старый мужеложник пристает к писцу и спускает негодяя с лестницы… — Камилла удивлённо озирала супруга. — Спускает, спускает, — кивнул он, уверяя её, — сам Лелио рассчитывает препроводить его в Трибунал позже, когда освободится камера, и старый мерзавец тоже не мог не понимать, что то, что Портофино не сделал сегодня, он сделает завтра, и, видимо, решает удрать. Но передвигается с трудом, почти не встаёт с постели. И приглашает запиской Пасарди. Зачем? Договориться о покупке дома? Взять деньги? Видимо, и то и другое — ему нужно было по выздоровлении срочно куда-нибудь уехать. Но никаких купчих или денег в его комнате не было… Связано ли это с остальными смертями?

Камилла побледнела.

— Ты думаешь, дело в деньгах?

— Почему нет? Причины убийств, как выражается мой мудрый дружок-богослов и твой братец Лелио, всегда одни и те же — властолюбие, алчность, злоба, зависть или мстительность. При этом, Даноли едва ли не пятикратно повторил, что это — подлость. А подлость, хоть и совместима со всем перечисленным, легче всего клеится всё же к зависти и алчности. Властолюбие не может иметь отношения к Черубине Верджилези и Джезуальдо Белончини — убийца никуда не продвигался. Следует отбросить и месть: никогда не поверю, что Антонио мог кого-то смертельно оскорбить. Чёрная злоба жертв не выбирает, бьёт всех подряд, а тут убитые тщательно отобраны — и, что любопытно, — среди отравленных нет бедняков. И потому, надо остановиться именно на алчности. Как сказал бы твой ученый братец, quid non mortalia pectora cogis, auri sacra fames? Если это причина… а почему нет? Подлость не знает высоких побуждений. Некто предлагает состоятельному человеку недурную сделку, вложить деньги в землю. Это всегда выгодно, а в эти времена — прибыльно сугубо. Посредник — уважаемый в городе банкир. Что тут подозрительного? Потом деньги прибираются к рукам, а покупатель… травится! Так один и тот же дом можно продавать и трижды, и пятикратно. Но это значит, что Пасарди знает продавца, и он в курсе всего. Странно… он мне подлецом не казался.

Камилла удивилась.

— Ты хочешь сказать, что кто-то из придворных… предлагает жертвам купить замок, а потом забирает деньги и убивает их? Господи, это же подло!

— Все верно. Это и было изначально задано.

— Но почему ты… Мне казалось, тебя эти убийства раньше так не волновали…

— Может быть. Но почему я должен трястись, отпуская жену на четверть часа к герцогине и думать, не найду ли её зарезанной в коридоре? Не будет этого. — Глаза Грандони потемнели. — Одевайся… у нас будут гости. Я поймаю мерзавца… — Камилла торопливо потянулась к платью, но не дотянулась — он оказался проворнее и, схватив её сзади, притянул к себе, ибо вновь возжелал.

— Подожди. Ещё темно, — от него снова повеяло пламенем, — женщина похожа на гитару… — пробормотал он, снова вторгаясь в её лоно и ловя трепет тела, — какие лады… какие округлости, сколько мелодий… — он ласкал её грудь и жарко бормотал ей на ухо, — неаполитанскую тарантеллу и венецианскую серенаду сыграю я на тебе, миланскую павану и падуанскую баллату, карнавальную сальтареллу и пасторальную вилланеллу… Я заставлю тебя играть… — Она трепетала — он любил её.

— Ты же хотел… — она не договорила, в её лоно вторгся жар, и она затрепетала от его стона.

Несколько минут после Чума молчал, сжимая её в объятьях.

— Романы Ариосто так тонко делят любовь и влюбленность… А я, когда стоял с тобой у алтаря, любил тебя…

— Да? А сейчас?

— А сейчас я в тебя влюбляюсь… — усмехнулся Грациано, но неожиданно всколыхнулся. — О, я все забываю спросить!! Кто напал на тебя тогда на лестнице?

Камилла не сразу поняла, о чём он, но потом нахмурилась.

— Не знаю. Но это… был кто-то молодой. И не челядинец. Он набросился в темноте, но… я чувствовала, плащ был из дорогого сукна. И это не старик — кожа была молодая, гладкая…

— Зачем ты вышла?

— Глория воды просила.

— Ладно, и с этим разберёмся, — Чума рывком вскочил, высунулся в коридор и заорал, — Винченцо! Где этот шельмец?

Шельмец был неподалеку и получил распоряжение привести Аурелиано Портофино и Тристано д'Альвеллу. Но только он ринулся, как услышал новый вопль господина.

— Потом приведи графа Даноли.

Камилла торопливо шнуровала платье. Она ликовала, поняв, что любима, что супруг боялся за неё, а его слова о детях и вовсе грели её душу. Он хочет детей! Он любит её! Тут до неё дошло, что Грациано хочет видеть Альдобрандо.

— Граф совсем болен, Грациано… Ему было плохо.

— Альдобрандо? Когда?

— Вчера. Нет… позавчера. Он в коридоре упал в обморок, бредил о какой-то ведьме, твердил о силе злодейки… Я боялась оставить его, хотела позвать Бениамино ди Бертацци, но граф пришёл в себя, поднялся. И ушёл к себе. Мне было так страшно.