Бесовские времена (СИ)

Совет монаха был греховен и искусителен, поняла Гаэтана.

Тристано д'Альвеллапомолодел на десять лет, чему никто из его присных и придворных не находил объяснений. Вдова сына была вселена им в его палаццо, а внук занимал все свободное время. Теперь подеста с особенной злобой выслеживал убийцу — тот стал раздражать его, ибо мешал его счастью видеть маленького Тристано, крал время. Он с изумлением вспомнил слова Даноли, предрекшего ему милость Господа, с удивлением понял, что с их разговора миновала неделя.

Он решил навестить Даноли, но около его покоев столкнулся с Портофино, Альмереджи и Чумой. Все они столпились у двери.

— Он там, мы слышали, он там. Наверное, не может открыть, в обмороке…

Тяжелой рукой Тристано д'Альвелла надавил на дверь, Чума из связки ключей молниеносно вытащил нужный, провернул его в замке и все влетели в распахнутую дверь. Волосы зашевелились на голове Тристано д'Альвеллы, Ладзарино просто онемел, Песте выпрямился, Портофино перекрестился.

Альдобрандо Даноли стоял на воздухе, облаченный в бледное фосфоресцирующее сияние, исходившее от гаснущей у окна огромной фигуры с белоснежными крыльями, потоком света, казалось, осенявшими комнату. Свет погасал, и тело Альдобрандо, почти прозрачное, медленно опустилось на плиты пола.

Грациано тихо приблизился, опасаясь, что Даноли может упасть в обморок, но этого не случилось. Альдобрандо был тих, удивительно спокоен и благостен. Заметив у себя в комнате четверых, почти не удивился, но приветливо улыбнулся гостям. Тристано д'Альвелла был белее мела и хватал ртом воздух, в глазах его мутилось, Ладзаро Альмереджи вообще не мог пошевелиться, Песте молчал и только Аурелиано Портофино тоном, не лишенным любопытства, поинтересовался, что сподобился услышать граф от Архангела Михаила?

— Он… освободил меня. Я умираю. — Граф улыбнулся в ликовании.

Все молчали.

— Я видел Несказанный Свет и иду к Нему. Душа моя в радости, — Даноли медленно опускался на постель и голова его коснулась подушки. — Тристано, я спросил его о творящемся здесь ужасе. Он ответил: «Праведным будет дано понимание…» Не стоит город без семи праведников… — голос его слабел и погас. Все столпились у его постели. Лицо Даноли просияло, и он застыл на подушке мраморным изваянием.

Портофино молился, Грациано крестился, Альмереджи потрясённо молчал, д'Альвелла же громко вздохнул.

Затем слуга был отправлен за гробовыми принадлежностями, а Портофино, морщась, пробормотал.

— Так вот ты какова, зависть…

— Ну, полно тебе, Лелио, — покосился на него Чума. Он прекрасно понял, что Портофино восхищен царской кончиной Альдобрандо, — может, и ты сподобишься…

— Куда нам…

Впрочем, пароксизм зависти миновал в душе Портофино быстро, чему немало способствовала раздавшаяся реплика начальника тайной службы.

— Странно… — хрипло проговорил тот, — свят, конечно, но это же глупость несусветная…

— То есть? — повернулись к нему Грациано и Портофино.

— Он полагал, что в эти бесовские времена можно найти праведников? Он тронулся, прости меня, Господи… Где же их взять-то? Разве что в скитах горных где-то… Сказать такое! Он-то, конечно, чист был. А может, последний и был святой на земле.

Песте сообщил Тристано, что он законченный еретик, и донёс на него инквизитору. «Он сомневается в величии любви Божьей». Сам Чума считал, что его дружок Аурелиано — вполне удовлетворяет предписанным условиям. Портофино, напротив, отметил, что если и искать в замке праведников, то его дружок Чума — вот достойный пример добродетели. Песте смутился, Ладзаро Альмереджи всё ещё не произнес ни слова, Тристано же д'Альвелла тяжело вздохнул. Этот так тихо и божественно спокойно ушедший был причиной его боли. Даноли заставил его задуматься о вещах неприятных и болезненных, потаённых в нём, точно в колодце. Он изменил его, вернув к чему-то важному, исконному. Это и есть удивительное дело святых в этом мире. Они, и только они способны изменять людей, исправлять души, очищать сердца.

Но думать, что их десятки?

Тело Альдобрандо отнесли в церковь. Дженнаро Альбани только бросил на лик умершего мимолетный взгляд и улыбнулся, ни о чём не спросив. Казалось, он ждал этого. Портофино не спешил с похоронами, заявив, что отпевание состоится на следующий день. Альмереджи тихо ушёл. Чума, д'Альвелла, Портофино и Дженнаро Альбани тоже вышли из храма. Они миновали коридор и остановились у двери Чумы, который отпер её и убедился, что супруга на месте, потом пригласил всех к себе и все молча вошли. Расставаться почему-то не хотелось: смерть Даноли, столь благостная и светлая, странно объединила их. Грандони достал корзину с вином, коротко проронив супруге, что скончался граф Альдобрандо Даноли. Та не издала ни звука, удивленно рассматривая лица вошедших — просветленные и спокойные. Просветлело и обычно смуглое лицо испанца. Чума тихо поведал ей о последних словах Альдобрандо.