Бесовские времена

Когда он ночевал в доме Грандони, ему под утро неожиданно приснился удивительный сон. Он был один в какой-то пещере или подобии склепа. Отделённый от мира и уединённый, он спал в этом сне в белом гробу, и не было для него лучшего места, чем мягкий шелк гробовых покровов, нежных, как облака. Там не было ничего, кроме тишины и покоя… Он счёл этот сон либо предчувствием смерти, либо того, что получит разрешение удалиться в монастырь. И вот…

Между тем Песте снова навестил своего повелителя в Студиоло. Уединившись здесь, Франческо Мария проводил часы за чтением старинных манускриптов. В отличие от многих фаворитов, Чума никогда не демонстрировал на публике свою близость к герцогу и даже наедине держался церемонно. Сейчас он сел в кресло и мрачно уставился на повелителя, тот ответил сумрачным взглядом, потом тяжело вздохнув, задумчиво проронил:

— Как я устал…

Шут почесал кончик длинного носа. Он понимал нервозность герцога. Загадочная смерть борзой заставляла предполагать, что далеко не все придворные ищут расположения своего господина. Кто-то настойчиво искал его смерти. Естественно, первым следовало заподозрить того, кто наследовал герцогу, и кого его смерть приближала к трону. Но Чума ни минуты не подозревал Гвидобальдо. Отец и сын были удивительно похожи и внешне, и внутренне, и Гвидобальдо, добродушный и открытый, никогда не поднял бы руку на отца. Значит, был кто-то, кто желал смерти герцогу, либо — выполняя заказ, либо — мстя. Перехваченная людьми д'Альвеллы записка, казалось бы, указывала, на первую причину, но Песте не исключал, что письмо подброшено для отвода глаз. Не исключалась и месть. Герцог, резкий и прямой, скорый на расправу с теми, в ком видел негодяев и предателей, что и говорить, умел наживать врагов.

Герцог тем временем поинтересовался:

— Ты полагаешь, Даноли должен остаться при дворе? Почему?

Шут пожал плечами.

— У него неотмирные глаза.

— И это всё? — герцог не гневался, просто любопытствовал. Он привык к диковинной мотивации поступков Грациано, при этом давно заметил, чем страннее была причина, заставлявшая Чуму действовать, — тем больше пользы она приносила.

— Это немало, мой герцог. Впрочем, это не всё. — Песте задумчиво почесал левую бровь. — Надо иметь при себе людей, ни в чём не замаранных, а то я уже скоро д'Альвеллу подозревать начну.

Герцог усмехнулся, при этом его лицо болезненно исказилось. Сам он чувствовал себя дурно, болело за грудиной, ныло в левом боку, временами темнело в глазах. Он всё чаще думал о смерти. Но воля ваша — смерти достойной. Стать же жертвой мерзавца-отравителя — в этом ему мерещилось что-то жалкое.

— Знаешь, я подумал этой ночью… Я же не цепляюсь за жизнь. Я все испытал, все попробовал. Воевал. Был счастлив. Любил. И был любим. Бог дал мне в пределе земном всё земное, многие завидовали мне. Сегодня я пресыщен и утомлён, чего мне ещё желать, Грациано? Умри я завтра…

Песте нервно поднялся. Он не любил, когда Франческо Мария заговаривал о смерти. Сам он был обеспокоен отравлением борзой. Яд неприемлем для тех, кто носил оружие, отравление противоречило рыцарской этике, но Чума знал, что люди чести при дворе редки. Они предпочитали частную жизнь в уединении, а не отправлялись на ловлю милостей к герцогскому двору. Чума доверял лишь Портофино, видя в нём истинного святого, и — куда меньше — Тронти и д'Альвелле, просто потому, что их верность хорошо оплачивалась. На честь же весьма многих при дворе он и сольдо не поставил бы.

Неприятные размышления шута были прерваны словами дона Франческо Марии.

— Ты свободен этим вечером. Я отдохну у д'Альвеллы. Найди его и пришли ко мне. — Песте опустил глаза. Он знал, что дон Франческо Мария часто тешился объятиями молоденьких простолюдинок, коих поставлял ему д'Альвелла. Сам Песте считал это грехом, но строгость наших судов всегда обратно пропорциональна силе нашей любви. Чума же по-своему любил своего господина. Он знал, что у герцога не было официальной метрессы, он не делал из благородных дам и девиц блудниц, празднуя свои маленькие оргии втайне от всех, в обществе самых доверенных друзей, Дамиано и Тристано. Герцог чтил приличия, что в эту разнузданную эпоху делали немногие.

Герцог тем временем поморщился, вспомнив о предстоящем на следующей неделе.

— А тут ещё и мантуанцы нагрянут… Не ко времени, да что поделаешь?

Да, в предпоследнюю майскую пятницу ожидались гости — родственники из Мантуи. Визит Федерико Мантуанского был оговорен давно, и отменять его герцог не хотел, ибо не любил расписываться в собственном бессилии.

Чума же отправился на поиски Тристано д'Альвеллы и нашёл его в компании придворных в Восточном зале. Начальник тайной службы выяснял что-то у приближенных герцогини Джованни Синалли и Челио Курионе, а рядом стояли статс-дама донна Черубина Верджилези и фрейлина Иллария Манчини. Песте окликнул подеста, а донна Черубина, увидев его, громко прошипела: