Беспамятный

— Уговорил, — я выплеснул остатки пойла в огонь, к вящему удовольствию последнего, отреагировавшего бурной вспышкой пламени.

Когда и вторая часть была выполнена, в смысле взят чистый стакан и туда налито на два пальца, я повернулся к Марату.

— За что выпьем, эскулап?

— Ну, за твое здоровье пить бесполезно, такими темпами от него ни черта не останется. За удачу в вашем предприятии, насколько я знаю, пить не принято. Давай за любовь дернем, Игорь. Ее так не хватает в этом дурацком мире! — с этими словами доктор налил себе и чокнулся с моим стаканом.

— Тьфу ты, — выдал я вслух. — Вы сговорились, что ли? Ну ладно, давай за любовь. Черт с тобой, док.

— Не понял, — удивился Анри-Жак. — В чем, собственно, дело? И кто сговорился?

— Да неважно, давай уже пей, — я понял, что сказанул лишнего, и опрокинул в себя напиток. Мда, в выпивке Гиппократ наш разбирался превосходно. Хорошо пошел вискарик.

— Вот так номер, — произнес док, приложившись к своему стакану. — Кажется, я начинаю понимать, почему мисс Сейли одна в спальне, а наш суровый рыцарь стакана и матрицы, в смысле плаща и кинжала, сидит тут внизу и хлещет чуть не из горла. Поругались?

— Ну, не то чтобы поругались, — начал я, и он не дал мне закончить, перебив:

— А раз не то чтобы поругались, стало быть, она тебе в любви признавалась?

— Откуда? — только и смог я из себя выдавить.

— Не бином Ньютона, — отмахнулся Марат. — Ты бы видел, как она тут изводилась, пока тебя неизвестно где носило весь день. Ты бы слышал, чего она мне тут наговорить успела, пока психовала в ожидании вестей. А уж если б ты наблюдал за вспышкой радости и позитива, когда она выяснила, что ты жив и здоров! И более того, скоро вернешься! Уууу!

— Мда… — протянул я задумчиво. — Похоже, что все в этой реальности всё, что касается меня, узнают гораздо раньше, чем, собственно, я. И что-то меня это так раздражает, что аж надраться хочется.

С этими словами я налил себе еще на два пальца, выпил залпом и без тоста, после чего обновил.

— Во как, — развел руками доктор. — Вот это номер, спешите видеть, наш суровый жандарм пребывает в расстроенных чувствах!

— Не язви, — попросил его я. — Во-первых, тебе не идет, а во-вторых, и без того тошно.

— Я разберусь как-нибудь, что мне идет, а что не очень. А с чего тебе тошно-то, Игорек? — ехидно осведомился Марат.

— А что, не видно, нет? — огрызнулся я. — Самое, блин, время лирику-то разводить, ага!

— Да, самое время, — кивнул он. — Поскольку другого у вас и не предвидится, в курсе? Вы завтра летите. Вернетесь вы, не вернетесь — одним богам известно. Да и то, как я полагаю, не всем. Она мается, Игорь. Она очень, очень сильно мается. Ты первый из мужиков на этом белом свете отнесся к ней по-человечески, понимаешь? Что она в жизни видела? Концы в жилетках да гайки с болтами? А тут является прекрасный принц на блестящем звездолете, героически побеждает всех плохих парней, освобождает ее из плена и увозит с собой, навстречу приключениям и долгой жизни в любви и согласии. И смерти в один день.

— Да пропади ты! — рявкнул я на Марата. — Нашел, черт лысый, когда безносую поминать!

— Ладно, ладно, — пошел на попятный эскулап. — Но всего остального это не меняет, понимаешь ли. Она в тебя влюблена, Птиц.

— И когда только успела, — пробормотал я, успокаиваясь.

— Дурное дело нехитрое, — фыркнул док. — Как говорится, был бы человек хороший.

— Так одно дело хороший, — вздохнул я. — А другое дело пиратская рожа без роду и племени.

— Это ты для коллег своих бывших пиратская рожа. А для нее — свет в оконце, если еще не понял. Ты сейчас можешь хоть напалмом детский садик сжечь, для нее ничего не изменится. Она еще и оправдание для тебя придумает какое-нибудь. Так что все свои терзания по поводу «я ж не славный парень, чтоб в меня влюбиться» можешь написать на бумажке, свернуть ее в трубочку и засунуть… в унитаз, например.

— Да не в этом дело, — отмахнулся я. — Просто оно все не вовремя как-то, если понимаешь.

— Сфигали? — ехидно прищурился жрец Гиппократа. — Я тебе уже сказал, самое то время. Другого у вас обоих может и не быть, Игорь. Нету завтра, понимаешь? И послезавтра — тоже нету! Есть только «здесь» и «сейчас», потому что никогда не наступит «более подходящий день». Есть ты, дурак межзвездный. Есть она, бывшая собственность мотоклуба, увидевшая нормального человека. И есть, — тут он обвел руками что-то необъятное, — есть весь этот мир. В котором, если ты пока еще не понял, для вас обоих еще нет места. Вы его не создали. Ты — мчишься по следу своего врага. Ты дышишь желанием вцепиться ему в глотку. Ты не человек, Птиц, ты функция на данный исторический момент. А она… А она видит — человека. Искреннего, доброго, сильного, честного, отзывчивого. И тебя удивляет, что она влюбилась?

— Ни фига ты мне дифирамбов напел, — цинично протянул я, — «искреннего, бла-бла-бла». Док, а ты, да и она заодно, меня ни с кем не путаете?

— Идиот, как и было сказано, — махнул рукой Анри-Жак, залпом выпил свой виски и закурил.

— Че я сразу идиот-то?