К тому моменту от человечества остались считанные крохи. Весть о чуде со скоростью молнии разнеслась по планете. Не успел я обрадоваться выздоровлению ребёнка, как нагрянули люди, решившие сделать из моей дочери лекарство. О чём‑то с ними договариваться было бесполезно. Они ничего не слушали, действовали нагло и напористо – защищали свой вид, ставший на финишную черту вымирания. У меня был шанс спасти людей, но я… никто не может сказать, что смалодушничал. Никто не может меня ни в чём попрекнуть.
Для этих фанатиков моя доченька была всего лишь живым трупом, из которой они собирались извлечь для себя лекарство. Именно тогда я впервые осознал, что дал дочери обещание не оставлять её.
Я сумел забрать тело Настеньки и сбежать.
Долго бы у меня скрываться не получилось. Помогла пандемия, которая избавила от преследователей, вместе с тем вычеркнув из моей жизни и какую‑либо помощь.
Я выкинул очередную лопату земли, остановился передохнуть. В глазах на несколько мгновений потемнело. Сердце тяжело и неравномерно колотилось в груди. Оно отработало свой век и хотело отдохнуть.
Много лет я колесил по планете с дочерью, находившейся в коме. Поначалу у меня не хватало знаний, как ухаживать за больным ребёнком. Рылся в библиотеках и больницах, по крупицам собирая сведения. Затем стали приходить в негодность лекарства, бензин, батарейки…
Я обещал дочери, что не оставлю её! Шли года, я набирался опыта и научился варить отвары, заменившие лекарства, смастерил динамо‑машину, обеспечившую электричеством все необходимые приборы, научился добывать еду.
И каждый день молился, чтобы Настенька пришла в себя. Зима сменялась зимой, а чуда не происходило. Дочь превратилась в девушку, затем в женщину. Я стриг ей волосы и ногти, обмывал, расчёсывал, читал книги, подолгу разговаривал. Умолял Бога вернуть её к жизни. Но Бог стал глух к человечеству.
Растения давно поглотили города. В квартирах, как в норах, живут дикие звери. Природа быстро отвоевала своё. В реках рыбу можно ловить руками. Подстрелить зайца на ужин, можно чуть ли ни пальнув наугад в кусты. Хищников стало больше, но это не беда – они сыты, и мы стараемся обходить друг друга стороной.
Я снова начал копать. Выкинул несколько лопат земли, после чего решил, что могила достаточно глубока. Даже для нас двоих. С кряхтением, на трясущихся руках, выбрался из ямы. Несколько минут лежал и смотрел в голубое небо.
Могильный памятник я заготовил несколько дней назад. Нашёл на берегу моря овальный и идеально гладкий камень. Выбил на нём незамысловатое: «Здесь похоронены последние люди».
Я медленно перевернулся на живот, вдохнул полной грудью запах свежей земли. Затем встал на четвереньки. В левой части грудной клетки сильно заболело. Начало простреливать в левую руку, шею и живот. Я зажмурился и, превозмогая себя, поднялся. В последние дни такая боль стала привычной. Даже научился с ней жить. В глазах потемнело. На длительное мгновение сердце замолчало. Так, бывало, несколько раз за последние сутки. В такие моменты неизменно думал, что пришла смерть…
Сердце тяжело ухнуло и начало неравномерно стучать. Боль затихла. Прошёл к повозке, где находилось тело дочери. Взял большой кусок брезента. Осталось накидать на него землю и подвесить к дереву. Возле удерживающей верёвки поставить свечу, чтобы та подпалила верёвку и брезент, вместе с землёй, упал в могилу. Похоронил меня и дочь.
Этим занимался оставшуюся часть дня. Вначале подвесил брезент, затем накидал в него землю. После врыл надгробный камень. Закончил в сумерках. Бриз сменил направление на ночное и теперь доносил из леса запахи разнотравья и хвои.
Я подошёл к повозке и посмотрел на доченьку. На худое и бледное тельце взрослой женщины. Последние несколько лет она дышала сама. Вначале надеялся, что Настенька придёт в себя, но чуда так и не случилось.
Вновь заболело сердце. Сильно‑сильно. Так, что даже в ушах и пятках отдавалось.
– Ещё чуть‑чуть! – пробормотал, выпрашивая хоть немного времени.
Несколько минут стоял над телом и смотрел в лицо доченьки. Я прекрасно помнил её светлое детское личико. Теперь передо мной лежала взрослая женщина с морщинами на лбу и заострившимися скулами. На глаза навернулись слёзы. Наклонился и поцеловал её в лоб. Вдохнул родной запах волос.
– Прости меня, – прошептал ей на ухо. – Прости меня, моя хорошая… Видит бог, я старался. Прости.
Неимоверным усилием воли заставил себя отключить все приборы от тела дочери. Поднял воздушное тело и направился к нашей могиле. Очередной приступ боли накрыл возле ямы. Не удержавшись на ногах, упал на колени и чуть не выронил Настеньку.
– Ещё чуть‑чуть! – прошептал сквозь зубы.
Боль немного стихла. Тогда я сполз в могилу, взял тело дочери и уложил на землю. Сам лёг рядом. По моим предположениям свеча должна поджечь верёвку минут через десять. В левой части груди монотонно и тягуче заболело. Я смотрел на доченьку и чувствовал, как по щекам текли слёзы.