Бесплатных пирожных не бывает!

Ладно, произнес он про себя расхожее слово полковника Орлова, что сделано, то сделано. Надо жить дальше. Приняв столь разумное решение, он начал думать не о дальнейшем развитии операции, а вспоминать Риту и Ольгу, своих товарищей по работе, собственные слова и поступки. «Неужели Петр Николаевич прав и я эгоцентрист-себялюбец? Одних людей я люблю, к другим равнодушен. Есть и такие, которых недолюбливаю. Так наверняка живет подавляющее большинство. Я никогда никого не стремлюсь унизить, с человеческим самолюбием считаюсь, не считаю себя лучше… – Тут Гуров себя прервал. – Считаешь, считаешь, очень даже часто, не лги себе, Гуров, и кончай заниматься самоанализом, есть проблемы более важные». И тут же выскочила мысль посторонняя: вечером позвонить Рите, узнать, как девочки живут, постараться разговаривать ласково, душевно.

Иван Лемешев изнывал от безделья. Он получил в сберкассе оба вклада, больший забрал себе, пять тысяч разделил, отнес половину Юрию Петровичу. Иван и не заметил, как вместо «мухомора» и «старика» начал называть Лебедева шефом либо по имени-отчеству. Двадцать тысяч, гонорар за выстрел в Кружнева, Иван убрал в тайник, который оборудовал в гостинице давно, там держал и пистолет. Появилась шальная мысль: пистолет уничтожить, он – единственная серьезная улика. Но новый сейчас добыть негде, а сколько стоит Иван Лемешев без оружия? Денег, при его образе жизни, хватит на год, а дальше?

Жил он скучно, однообразно. Выпить как следует, загулять – нельзя. Женщины для души не было, для постели, конечно, находились, так это времени не занимает. Иван неожиданно размечтался о тихом провинциальном городке, в котором был прописан и «работал», о доброй, простой женщине, даже не подозревавшей, чьи рубашки стирает, кого ждет по вечерам, с кем ест за одним столом, спит в одной постели. А чем не жизнь? Тоска подкатывала, и, наконец, Иван не выдержал и достал из чемодана коробочку со шприцем. Иван не считал себя наркоманом, не кололся регулярно. Подкалывался время от времени, снимал напряжение. Видимо, у него был очень здоровый, сильный организм, так как наркотик над ним власти пока не приобрел. Иван в этом не сомневался, убежденный, что «на игле» сидят лишь слабовольные придурки. И не замечал, что интервалы между подкалываниями медленно, но неумолимо сокращались, а дозы зелья увеличивались.

Юрий Петрович не знал настоящего имени своего гостя, звал Иосифом, видел третий раз в жизни, но твердо был убежден, что этот человек – лицо, приближенное к Императору, находящемуся сейчас под следствием и держащему в своих руках ниточку, на другом конце которой висела судьба Лебедева. Иосиф, как и в прошлые встречи, был неряшливо одет, небрит. Он был грустен и говорил извиняющимся тихим голосом, постоянно шмыгая носом. Впервые Иосиф появился у Лебедева вскоре после ареста Императора и «попросил» для его семьи деньги, а также предложил ликвидировать опасного свидетеля, который являлся ближайшим помощником Лебедева, находился пока на свободе, но, в отличие от Юрия Петровича, серьезными средствами не располагал, потому на него табу и не распространялось. Так Лебедев и увяз в грязной истории на юге, где познакомился с Гуровым и чуть ли не смирился с судьбой, но спас Иосиф. Он дал возможность взять за горло местного милиционера, вырвать из рук Гурова исполнителя, уйти чистеньким самому Лебедеву. Конечно, Юрий Петрович отлично понимал, что Иосиф спасает не его, а кассу, но факт остается фактом, помощь пришла тогда в последний момент, и помощь неоценимая. И наконец, именно через Иосифа передали сведения об отстранении подполковника Гурова от дела, и, как убедился Лебедев, информация оказалась достоверной.

Юрий Петрович понимал: раз человек не позвонил, а прилетел лично, значит, дело чрезвычайно важное. Иосиф позвонил из аэропорта и через час уже выкладывал на кухне Лебедева привезенные подарки. И сами подарки, и поведение гостя были таковы, что казалось: разыгрывается для неизвестного зрителя сцена прибытия в Москву заботливого родственника с далекого юга. Иосиф, сильно сутулясь, втащил в квартиру корзинку и чемодан и теперь раскладывал на столе и подоконнике свои дары: дыню, виноград, грецкие орехи и круг сулугуни, баночки с аджикой и бутыль с ткемали, завернутую в фольгу бастурму и бутыль домашнего вина.

– Вот так. Тяжелые времена, но не скудеют наши земли, – Иосиф, потирая руки и шмыгая носом, с довольным видом оглядел свои подарки, будто до конца выполнил возложенную на него миссию, а сейчас выпьет чаю, расскажет о многочисленных родственниках и уйдет.

– Большое спасибо, очень благодарен, – произнес Лебедев, взял сверток с бастурмой, закатил глаза. – Потрясающе.

«Черт бы вас побрал, фальшивых, неискренних показушников», – думал он, усаживая гостя, справляясь о погоде, дороге, здоровье жены и детей, не имея понятия, существуют ли они вообще.

– Ты стал для нас как брат, – сказал Иосиф, выпив вторую чашку чая и жестом отказываясь от следующей.

«Начинается, – понял Лебедев, – сейчас меня, как ближайшего родственника, распнут на кресте».