Бесплодные земли

Когда Эдди приблизился к металлическому кубу в косую черную с желтым полоску, на него вдруг нахлынули воспоминания, яркие и неприятные – в первый раз за долгие годы он вспомнил про ветхое старое здание в Дач-Хилле, в миле примерно от микрорайона, где они с Генри родились и выросли. Обветшалое это строение, которое местные ребятишки называли «Большой особняк», стояло посреди пустыря, заросшего сорной травою, который когда-то, наверное, был ухоженной лужайкой, на Райнхолд-стрит. И не было в округе ни одного мальчишки, который не знал бы истории о приведениях, связанной с «Особняком». Приземистый, словно бы опустившийся дом под крутой крышей – он как будто сердито глядел на прохожих из густой тени, что отбрасывали свесы крыши. Стекол в окнах, само собой не было: их с безопасного расстояния повыбивали камнями мальчишки, – но никто не отважился расписать стены дома или устроить там импровизированный ночной клуб или тир. Но самым странным и непонятным был факт самого его существования: никто не поджег его, чтобы получить страховку или хотя бы ради удовольствия посмотреть, как он будет гореть. Мальчишки шептались, что в доме живут привидения, и как-то раз Эдди с Генри специально пришли на ту улицу, чтобы своими глазами увидеть объект этих невероятных слухов (хотя маме Генри сказал, что они едут с друзьями в «Дальберг» за какими-то очередными фенечками), и им показалось, что в доме действительно есть привидения. В таком – должны быть. Разве он сам не почувствовал некую силу, чужую и явно недружелюбную, что просочилась из пустых темных окон этого викторианского особняка – окон, как будто уставившихся на него пристальным неподвижным взглядом буйно помешанного? Разве какой-то едва уловимый ветерок не шевельнул волоски у него на руках? Разве он не преисполнился вдруг интуитивной уверенности, что стоит ему шагнуть внутрь, как массивная дверь тут же за ним захлопнется, замок закроется сам, а стены начнут сближаться, перемалывая в порошок косточки мертвых мышей, чтобы раздавить его, смять, размолоть?

Дом с привидениями.

И теперь, приближаясь к металлическому кубу, Эдди снова почувствовал эту смесь тайны и злобной угрозы. По ногам и рукам побежали мурашки. Волоски на затылке вдруг встали дыбом, точно шейное оперение у какого-нибудь надувшегося индюка. Он почувствовал, как его овевает все тем же потусторонним слабеньким ветерком, хотя ни один листок на деревьях, окружающих поляну, даже не шелохнулся.

Но он все-таки подошел к металлической двери (ибо это была та же дверь, только запертая, и для таких, как он, Эдди, она останется запертой навсегда – для того ее здесь и поставили) и прижался к ней ухом, закрыв глаза.

Ощущение было такое, как будто он с полчаса назад заглотил колесо, причем – явно неслабое, и вот теперь оно начало потихонечку действовать. Странные цвета расплылись в темноте перед закрытыми веками. Эдди почудились голоса. Они звали его из ветвящихся коридоров, словно из недр каменных глоток – длинных таких коридоров, освещенных долгими полосами электрических ламп. Когда-то эти современные факелы изливали яркое свое свечение повсюду, но теперь они еле тлели воспаленным голубым мерцанием. Он почувствовал пустоту… запустение… опустошение… смерть.

Ровный гул механизмом не прекращался, но теперь в нем проскальзывал новый ритм, сбивчивый, грубый… или ему это просто почудилось? Какой-то отчаянный глухой стук в общем гуле, как аритмия больного сердца? И еще ощущение, что агрегат, этот звук издающий, пусть даже более сложный – гораздо сложнее, – чем тот, что был внутри у медведя, потихонечку выбивается из рабочего своего ритма?

– Все умолкает в чертогах мертвых, – неожиданно для себя прошептал Эдди срывающимся бледным голосом. – Все – забвение в каменных залах мертвых. Узрите ступени, во тьму уводящие; узрите палаты, в руинах лежащие. Вот – владение мертвых, где паутину прядут пауки и вращение солнц замирает, и солнца гаснут одно за другим.

Роланд рывком оторвал Эдди от двери, и тот уставился на стрелка невидящими помутневшими глазами.

– Хватит, – сказал Роланд.

– Какую бы гадость они туда ни напихали, ее, кажется, зарубает, верно? – спросил Эдди, но словно бы издалека. Он слышал дрожащий свой голос, но тот доносился черт знает откуда. Он все еще чувствовал силу, излучаемую металлическим кубом. И эта сила звала его.

– Нет, – отозвался Роланд. – Ничто в моем мире сейчас не работает так хорошо, как эта, как ты выражаешься, гадость.

– Если вы, парни, хотите остаться тут на ночь, придется вам обойтись без приятной компании в моем лице. – В пепельных отблесках сумерек лицо Сюзанны белело размытым пятном. – Я вас подожду там за рощицей, там же и заночую. Здесь мне что-то не нравится. Ощущения не нравятся от этой штуковины.

– Мы все заночуем за рощицей, – успокоил ее Роланд.

– Пойдем.