Бесплодные земли

Сирена умолкла на полувзводе. Огни аварийного освещения продолжали гореть, но перестали хотя бы мигать.

— Вот так-то лучше, — произнес незнакомец своим хрипловатым проникновенным голосом. — Наконец-то мы можем спокойно послушать мысли и пообщаться.

— Кто ты? — спросил Тик-Так. Он слегка шевельнулся, и в голове у него вновь покатились стальные шары, пробивая новые дыры в мозгу. Ощущение было ужасным, но щекотание от копошащихся на правой щеке мух почему-то пугало больше.

— Я — человек многих обличий, приятель, — сказал незнакомец из тени своего капюшона, и хотя голос его был суров и серьезен, Тик-Таку послышались нотки смеха, так и рвущегося наружу. — У меня много имен. Одни меня кличут Джимми, другие — Тимми. Одни называют Пронырой, другие — Франтом. Кто называет меня Проигравшим, а кто — Победителем. Да мне, в общем-то один черт… хоть горшком назови, только в печку не ставь.

Человек — существо? — в дверях запрокинул голову, и от смеха его по спине и рукам Тик-Така побежали мурашки: не смех, а скорей волчий вой.

— Меня называли еще Чужаком или Вечным Незнакомцем, — продолжал таинственный человек, делая шаг в направлении Тик-Така. Тот, застонав, попытался отползти подальше. — Мерлином называли или Маэрлином… но мне, собственно, все равно. Да и какая разница? Я никогда им не был, хотя, в прочем, и не отрицал… Иногда меня называют Магом и Ведуном… иногда — Мудрецом… но мы с тобой, Эндрю, будем попроще. Поговорим по душам. По-человечески.

Он снял капюшон, но открывшееся лицо — светлокожее, с широким разлетом бровей, довольно притяное, — все-таки не было человеческим. Щеки его покрывал нездоровый румянец; глаза Мудреца, зелено-голубые, блестели бурным весельем, слишком неистовым и исступленным для человека в здравом уме; иссиня-черные волосы топорщились во все стороны, точно вороньи перья. Губы его, сочно-красного цвета, слегка приоткрылись, обнажая зубы каннибала.

— Зови меня Фаннин, — сказал, улыбаясь, призрак. — Ричард Фаннин. Правда, и это тоже не совсем точно, но для рабочего, как говорится, названия сойдет. — Он протянул руку, на ладони которой не было линий. — Что скажешь, приятель? Пожми руку, которая потрясла мир.

Жалкое существо, которое было когда-то Эндрю, Эндрю Шустрым, и которого в берлогах седых знали потом как Тик-Така, завизжало дурниной и опять попыталось отползти подальше. Кусок кожи, оторванный мелкокалиберной пулей, которая только чиркнула по черепу, но не пробила его, затрепыхался, раскачиваясь туда-сюда; длинные пряди светлых, с проседью волос продолжали щекотать его щеку. Но Шустрый уже ничего не чувствовал. Он забыл даже о боли в черепе и жжении в пустой глазнице, где когда-то был левый глаз. Все сознание его сконцентрировалось на одной мысли: «Нужно держаться подальше от этого зверя, который кажется человеком».

Но когда незнакомец схватил его правую руку и крепко ее пожал, мысль улетучилась, точно сон при пробуждении. Крик, рвущийся из груди, слетел с губ нежным вздохом влюбленного. Шустрый тупо уставился на смеющегося незнакомца. Свисающий со лба лоскут кожи тихонько покачивался туда-сюда.

— Тебе не мешает? Наверное, да. Но ничего! — Фаннин схватил лоскут кожи и резким движением его оторвал, обнажив на лбу Шусторого белый, в кровавых пятнах участок черепа. Звук был похож на треск раздираемой плотной ткани. Шустрый пронзительно вскрикнул. — Да ладно тебе, перестань. Боль-то всего на секунду, сейчас станет легче. — Он опустился на корточки перед Тик-Таком и говорил теперь тоном заботливого родителя, утешающего ребенка, занозившего пальчик. — Уже легче, правда?

— Д-д-да, — выдавил Шустрый. Ему действительно стало легче. Боль уже утихала. И когда Фаннин опять потянулся к нему и легонько провел ладонью по левой его щеке, движение Эндрю, который подался назад, было чисто рефлекторным. Он тут же взял себя в руки. Как только ладонь таинственного человека — чистая, без единой линии — прикоснулась к его лицу, он почувствовал, как к нему возвращаются силы. Шустрый поднял глаза и с немой благодарностью взглянул на Фаннина. Губы его дрожали.

— Тебе уже лучше, Эндрю? Да? Тебе лучше?

— Да! Да!

— Если хочешь поблагодарить меня… а ты хочешь, я знаю… тогда скажи одну фразу, которую мне говорил один старый знакомый. Правда, в конце концов он меня предал, но в начале он был мне хорошим другом, и я до сих пор вспоминаю его с теплым чувством. Скажи: «Жизнь моя принадлежит тебе». Эндрю… ты можешь мне это сказать?

Да, он мог. И сказал. Больше того, он не смог уже остановиться и повторял снова и снова:

— Жизнь моя принадлежит тебе! Жизнь моя принадлежит тебе! Жизнь моя принадлежит тебе! Моя жизнь…

Незнакомец опять прикоснулся к его щеке, но на этот раз голову Эндрю Шустрого пронзило, как молнией, болью. Он закричал.