Бесплодные земли

— Это тот, кто ущипнул тебя за грудь и рассмеялся. Это тот, кто сказал, что тебя надо раздеть и проверить, не прячешь ли ты чего в заднице. Вот это тот, кто обозвал тебя шимпанзе в платье за пять сотен долларов. Вон тот колотил по колесам твоей коляски своей дубинкой, пока тебе не стало казаться, что этот грохот сведет тебя с ума. Вон тот назвал твоего друга Лео гомиком и хуесосом. А этот последний, Сюзанна, это Джек Морт.

— Да. Эти камни. Эти ублюдки.

Теперь она задышала неровно и быстро, грудь ее судорожно вздымалась и опадала под оружейным ремнем с наполненным под завязку патронташем. Она больше уже не смотрела на Роланда. Она впилась взглядом в камни с вкраплениями слюды. Где-то вдалеке раздался треск — упало дерево. В небе опять завопили вороны. Погруженные в свою игру, которая больше уже не была игрой, ни Роланд, ни Сюзанна этого не замечали.

— Да? — выдохнула она. — Правда?

— Правда. А теперь повтори еще раз, что мы с тобой проходили, Сюзанна Дин, и, смотри, больше не ошибись.

На этот раз слова сорвались с ее губ, точно ледышки. Рука ее на подлокотнике инвалидной коляске легонько дрожала, точно включенный двигатель, работающий на холостых оборотах.

— «Я целюсь не рукой; та, кто целится рукою, забыло лицо своего отца».

«Я целюсь глазом».

— Хорошо.

— «Я стреляю не рукой; та, кто стреляет рукой, забыла лицо своего отца».

«Я стреляю рассудком».

— Так было всегда, Сюзанна Дин.

— «Я убиваю не выстрелом из револьвера; та, кто выстрелом убивает, забыла лицо своего отца».

«Я убиваю сердцем».

— Тогда УБЕЙ их, ради отца своего! — закричал Роланд. — УБЕЙ ИХ!

Правая ее рука сорвалась с подлокотника кресла и метнулась молнией к кобуре. В мгновение ока левая ее рука опустилась и легла на курок — быстро и плавно, как взмах крылышка колибри. Шесть раз прогремели выстрелы, прокатившись эхом по долине, и на вершине валуна остался стоять только один камушек из шести.

В первое мгновение никто из них не произнес ни слова — похоже, оба они затаили дыхание, — пока над долиною замирало эхо. Даже вороны притихли, по крайней мере — пора, до поры.

Стрелок нарушил гулкую тишину двумя бесстрастными, но в то же время весьма выразительными словами:

— Очень хорошо.

Сюзанна смотрела на револьвер у себя в руке, как будто видела эту штуку впервые. От дула верх поднималась тоненькая струйка дым, безупречно прямая в безветренной тишине. Чуть погодя Сюзанна медленно засунула револьвер обратно в кобуру у себя на груди.

— Хорошо, но еще не отлично, — проговорила она наконец. — Один раз я промазала.

— Да? — Роланд подошел к валуну, снял с него оставшийся камешек, сначала сам поглядел на него, а потом бросил ей.

Она поймала его левой рукой. Он с одобрением отметил, что правую она держит поблизости от кобуры. Она стреляла лучше, чем Эдди, и у нее получалось естественнее, но именно этот урок она усвоила все-таки не так быстро. Если б она была с ними во время той перестрелки в ночном клубе у Балазара, она бы, наверное, врубилась быстрее. Но теперь и она, кажется, научилась. Она пригляделась к камню и заметила сбоку бороздку глубиной почти в одну пятую дюйма.

— Ты его лишь зацепила, — сказал стрелок, — но все-таки зацепила, а иногда большего и не нужно. Если подрезать противника, сбить ему прицел… — Он секунду помедлил. — Чего ты так на меня уставилась?

— А ты что, не знаешь? Ты правда не знаешь.

— Нет. Твой разум часто закрыт для меня, Сюзанна.

В его голосе не было и намека на готовность защищаться, и Сюзанна раздраженно мотнула головой. Быстрые перепады ее настроения, выдававшие личность неординарную, иной раз его раздражали донельзя. Его кажущаяся неспособность скрывать свои мысли — он всегда говорил то, что думал — всегда выводила ее из себя. Она в жизни еще не встречала такого педанта.

— Хорошо, — вымолвила она. — Я скажу тебе, Роланд, почему я так на тебя уставилась. Потому что ты гнусно меня обманул. Ты сказал, что не станешь меня лупить, что ты не сможешь меня отдубасить, даже если я промахнусь все шесть раз… но ты либо солгал, либо ты просто глупый, а я знаю, что ты не глупый. Ударить ведь можно и не рукою, и мы… наша раса… об этом знаем. Там, откуда я родом, у нас был один стишок: «Пусть палки и камни переломают мне кости…»

— «…но на ваши насмешки мне наплевать», — закончил Роланд.

— Ну, мы немного не так говорим, но смысл тот же. Не важно, как именно это сказать. Но то, что ты сделал, неспроста называется «дать разнос». Ты меня ранил словами, Роланд… и ты, глядя сейчас мне в глаза, будешь мне говорить, что ты не хотел ничего такого?

Она выпрямилась в своем кресле, глядя на Роланда с этаким непреклонным и яростным любопытством, и Роланд еще подумал — не в первый раз, — что белые мудофелы из мира Сюзанны были либо отчаянными храбрецами, либо конченными идиотами, раз решились встать ей поперек дороги, и даже не важно, что она инвалид на коляске. А, побывав в ее мире, Роланд на опыте убедился, что смельчаков там раз-два и обчелся.