Беспокойная юность

С Исторического бульвара я пошел на вокзал, чтобы попытаться достать билет и сесть в поезд без пропуска. Поезд отходил ночью.

Первый же носильщик согласился взять мне билет без всякого пропуска.

— До поезда еще три часа, — сказал он, — а вы человек молодой. Чего вам скучать на вокзале. Пойдите еще погуляйте, полюбуйтесь на наш город.

Я пошел к трамваю, раздумывая о доброте и простодушии южан, но около трамвайной остановки ко мне решительно подошел морской патруль — два матроса с винтовками и повязками на рукавах. Они потребовали мои документы. Я показал.

— Где живете? — спросил один из матросов. — На какой улице?

Я признался, что я не севастополец.

— Ясно! — сказал матрос. — Незачем вам быть севастопольцем. Придется отвести вас к мичману. Вы не сомневайтесь, он такой, что видит каждого насквозь с первого взгляда.

Мы пошли. По дороге матрос спросил:

— Сколько дали носильщику?

— Десять рублей.

— Вот ваши деньги, — матрос протянул мне десять рублей.

Я оглянулся, но было темно, и я не увидел носильщика, хотя был уверен, что он со злорадством смотрит мне в спину.

Матросы привели меня в маленький дом где-то около Нахимовского проспекта. В сводчатой комнате сидел на подоконнике поджарый горбоносый мичман, рядом с ним сидела девушка в короткой клетчатой юбке. Две русые косы были переброшены у нее на грудь, и она перебирала их и болтала ногой. С ноги свешивалась, зацепившись за большой палец, старенькая потертая туфля.

За столом сидел другой мичман в походной форме — в шинели и фуражке, с черным револьвером на лакированном поясе.

Матросы доложили обо мне и вышли в коридор.

Мичман в походной форме взял мои документы, закурил, сощурился от дыма и начал читать их.

— Н-да-а! — промолвил он наконец. — «Ходит птичка весело по тропинке бедствий, не предвидя от сего никаких последствий».

Девушка засмеялась и, болтая ногой, весело посмотрела на меня.

— Вот что! — сказал мичман. — Вы мне задушевно объясните, кто вы, что вы, зачем вы в Севастополе и почему вы хотели смыться от нас незаметно. Документы у вас в порядке. Но, в общем, пес их разберет, эти документы.

Я смутился, но рассказал мичману все, как было.

— Ага! — удовлетворенно сказал он. — Понимаю. Этакая поэтическая богемная натура?

— Саша, — сказал с подоконника горбоносый, — не дури!

Мичман с револьвером не обратил на слова горбоносого никакого внимания.

— Если вам удастся доказать, — сказал он мне, — что по натуре вы поэт и что вас околдовала муза дальних странствий, тогда, может быть, мы до чего-нибудь договоримся.

Я не мог понять, издевается ли он надо мной или говорит серьезно. Но я решил сделать вид, что принял его слова всерьез.

— Если бы адмирал Эбергардт, — опять сказал с подоконника горбоносый, — знал твои следовательские таланты, Саша, то не миновать тебе баржи.

«Баржой» в Севастополе в то время называли плавучую тюрьму.

— Поэт, — наставительно сказал мичман с револьвером, снова не обратив никакого внимания на слова горбоносого, — должен знать назубок поэзию. Что вы можете предъявить нам в этом смысле?

Я не понял его.

— Прочтите ему какие-нибудь стихи, — объяснила мне девушка. — Он сам поэт.

— «Вороне где-то бог послал кусочек сыру», — насмешливо подсказал горбоносый.

— Нет, — сказал я, — уж если на то пошло, я прочту вам стихи Леконта де Лиля.

— Ишь ты! — удивился мичман с револьвером. — Куда загибает! Ловкая штучка! Нет, вы лучше прочтите нам Блока: «Никогда не забуду». Но только без пропусков. Если хотите получить пропуск.

— Пошло шутите, молодой человек, — сказал горбоносый, но мичман с револьвером снова не обратил на него никакого внимания.

Я прочел стихи Блока. Они мне самому нравились. Матросы гремели винтовками в коридоре. Надо думать, они сильно удивлялись.

— Вот петрушка! — сказал с деланным огорчением мичман с револьвером. — У вас нет в Севастополе кого-нибудь, кто бы мог за вас поручиться?

— Нет, — ответил я.

— Я за него ручаюсь, Саша, — сказал горбоносый. — Довольно валять дурака. Сразу же видно, что за человек. Выписывай пропуск. А поручительство я тебе напишу завтра.

Мичман с револьвером усмехнулся и начал тщательно выписывать пропуск. Пока он писал, мы затеяли разговор о поэзии. Горбоносый любил Фофанова, а девушка — Мирру Лохвицкую.

Девушка покраснела и умоляюще сказала, что если бы было время, то она прочла бы свою поэму, но она слишком длинная.

— Вот! — Мичман протянул мне мои документы и пропуск и вздохнул. — Жаль, что уезжаете. А то бы встретились на свободе. Есть о чем поговорить.

Я поблагодарил его и сказал, что Севастополь, очевидно, город чудес. Нигде мой арест не мог бы кончиться так необыкновенно, как в Севастополе.

— Дорогой мой и несколько наивный юноша, — ответил мне мичман с револьвером. — Никаких чудес нет. Запомните, что шпионы и прочие подозрительные типы никогда не откровенничают с носильщиками. Не правда ли, получился хороший афоризм?

Я вышел. Девушка и горбоносый вызвались проводить меня до спуска к вокзалу. Мичман с револьвером огорчился. Было видно, что он сам не прочь бы пройтись по ночным севастопольским улицам рядом с русоволосой девушкой.