Беспокойник

На улице снег и светло. Но занавески у нас, как обычно, опущены. Римма лежит на диване, я сижу у стола и говорю ей гадости. Это очень напоминает наш первый разговор. Мне трудно выискивать какие-то пошлости, глупости, но я их произношу. Я знаю, что я не могу сделать подлость этой девочке. Я ей многим обязан. У меня мало времени, но я должен сделать все, чтобы она не думала обо мне, чтобы она спокойно спала сегодня ночью, чтобы она не вспоминала меня в эту долгую зиму, что уже наступила. Надо ее обидеть. Надо доказать ей, что ты эгоист, зазнайка, подонок, что ты не стóишь, и вообще — не было тебя.

Но мне очень не хочется это говорить.

Но вот я выдохся.

— Послушайте, Римма. Вот мой совет. Выходите замуж за инженера с хорошим именем Семен. Или ждите весны — и на Саяны, в экспедицию. Пора вам начать настоящую жизнь.

— Генерал, в прошлом году у меня не было весны, — это первые слова, что она произносит за час, — я была больна. Вы правы. Надо дождаться весны и уехать на Саяны.

— Кстати, ефрейтор, у меня тоже не было весны. Было такое время, что не дай Бог.

— Вы мне рассказывали, генерал. Сто тысяч раз. И у меня к вам просьба: помолчите немного. Иногда это вам идет.

Я сижу и слушаю, как тикает будильник. Ну и звук! Как у трактора. Римма подняла голову и смотрит на меня. Мне надо идти, надо встать и выйти на улицу. Еще немного — и я подойду к Римме. А дальше? Я не должен. Я не имею права. А может, я боюсь? Она меня остановит одним взглядом. Я еще раз повторяю себе, что не должен так поступать. Я не имею права. Надо выйти на улицу.

Я встаю. Она опускает голову на подушку и говорит, делая ударение на каждом слове:

— Не будьте трусом, генерал!

...Вечером мы попрощались со Славой, выпили шампанского и поехали в аэропорт. Самолеты не шли: в Москве был гололед. Мы поехали обратно в город, прямо на железнодорожный вокзал. От долгой езды в машине, а может, и от вина Римму укачало. Она сидит рядом со мной и, положив голову мне на руки, спит. Двенадцать ночи. Мой поезд через полтора часа.

Все скамейки заняты. Люди сидят, спят на чемоданах, на полу, на лестнице. Внизу толпа у закрытого входа в ресторан: пьяные ругаются с милиционером. В углу плачет ребенок.

Римма спит, и я не решаюсь пошевельнуться.

Час ночи.

Один за другим уходят поезда. Народу поубавилось. Пусты лестницы. Ловкачи умудряются даже разлечься во весь рост на скамейках.

— Римма, — говорю я, — вам надо ехать. Машину вы не поймаете, последний троллейбус.

Мы выходим на пустынную площадь, где по краям лежит снег. В одной руке у меня чемодан.

— Генерал, попробуйте сказать мне один раз «ты».

— Ты.

— Смешно. А я, пожалуй, не смогу. Так вы не хотите, чтоб я вам писала?

— Нет, ефрейтор, мы никогда не увидимся. Вам это не нужно. Будет весна, и вы уедете на Саяны.

— Вас, генерал, можно поздравить. Вы закончили работу, да еще провернули интрижку.

— Как умеем, ефрейтор.

— А троллейбус скоро придет.

— Наверно.

Разговор переходит на транспортные темы.

Троллейбус выскакивает из-за угла, как помятая собака. Мы обмениваемся церемониальным рукопожатием.

— Разрешите вас поцеловать, Римма?

— Генерал, не нарушайте субординацию. Всего хорошего.

Она вскакивает на подножку. Я вытягиваюсь и отдаю честь.

— Благодарю за службу!

Это называется — выдал под занавес. Глупо, но уже поздно. Троллейбус укатывается.

Поезд шел, спотыкаясь на станциях. Женщина с нижней полки включила радио на полную громкость, когда появились «все девчата с парнями, только я одна».

Ее муж (вторая нижняя полка) выходил за мной в коридор. Он был молчалив и говорил только «Сейчас станция», когда было видно станцию, «Вот река», когда мы переезжали реку, «Тронулись», когда поезд трогался, «Чай принесли», когда приносили чай. В вагоне-ресторане за моим столом пожилая пара. Они громко изучали меню... «Возьмем курочку и булочку... и рыбки... и кофейку...» «Маслица закажи», «Придвинь тарелочку».

Сиреневый туман в вечерней дымке тает.
Над тамбуром горит хрустальная звезда.
Кондуктор не спешит, кондуктор понимает.
Что с девушкою я прощаюсь навсегда.

Эта старая песня прилипла ко мне. И еще я думал о работе, о товарищах и что, наверно, начальство меня отметит, и о том, что скоро Москва, и о новой работе.

На следующую ночь я проснулся часа в четыре. Я не смог заснуть. Оделся и вышел в пустой коридор.

Подъезжали к Ярославлю. Снег на полях кончился, и я снова вступил в осень, вторую осень в этом году.

Что со мной происходит? Каким я стал? Внешне все благополучно, внешне все блестяще. Я уверен, что мне многие очень даже завидуют. Внешне. Но почему мне так плохо?

Я понял, что сам страшно завидую. Я завидую этой девушке Римме, что осталась в Свердловске. Она может любить. Она любит, и жизнь для нее наполнена смыслом, и даже сейчас, сейчас она счастливее меня.