Беспокойное наследство

Словом, когда Пивторак однажды на улице заметил театральную афишу, объявлявшую о премьере, и в списке исполнителей, довольно близко к его началу, прочитал: «Е. Г. Охрименко», он сразу решил: «Эге, мальчик там обязательно будет!» Директор тут же отправился в кассу и купил билет в пятнадцатый ряд партера. Евген Макарович смерть как не любил быть слишком на виду и никогда не садился ближе двенадцатого ряда. Тем, кто соглашался брать у него уроки жизни, он говаривал: «Главная житейская заповедь имеется в каждом трамвайном вагоне, под каждым, как сказать, окошком: «Не высовываться».

Расчет не обманул Евгена Макаровича. Когда он, в солидном черном костюме, поблескивая под яркими люстрами скромной лысиной, вошел в зал и обвел его своими глазками-буравчиками, то сразу обнаружил молодого человека, ради которого сегодня решил пообщаться с Мельпоменой. Павлик спокойно сидел в восьмом ряду, левее Пивторака, и читал программку.

В антракте Пивторак обождал, покуда Павлик вышел в фойе, и отправился вслед за ним. Намеренно, но вроде бы случайно попавшись Павлику на глаза, он радушно сказал:

— Вот видишь, сынок, я ж говорил, что повидаемся. Навестим-ка буфет, а? С голоду помираю!

Павлик не возражал. При всей своей массивности Евген Макарович был чрезвычайно расторопен — в буфете стояла уже длинная очередь, но Пивторак сумел получить пиво, бутерброды и пирожные раньше всех. С аппетитом поглощая кусок за куском, смачно попивая пивко и не забывая потчевать Павлика, он предсказывал большой успех сегодняшнему спектаклю и особенно восхищался игрой актрисы Охрименко.

— Не подумай, что я, как сказать, из подхалимажа, — лукаво сощурился он, вытирая пальцы о бумажную салфетку. — Дескать: твоя невеста — тебе и нахваливаю. Пивторак перед талантом даже в мороз шапку снимет!

Павлик и бровью не повел, и Евген Макарович подумал: «Не удивляется — откуда, мол, про Леночку его знаю… Ничего, с выдержкой паренек…»

Они покидали буфет, Павлик шел впереди, и Пивторак, следя за его гибкой, уверенной походкой, глядя на высокую стройную фигуру в безупречном костюме («раза в четыре моего дешевле») — ощутил мгновенный и острый укол зависти: «Красавчик, ч-черт. Девки небось липнут, что мухи на вишневую наливку. Э-эх, годы мои, годы… Ну, да ничего, Пивторак еще даст жизни! Д-даст! И ты, красавчик, голубок мой, ему в этом поможешь — ох, как еще поможешь…»

Они еще успели посидеть в фойе, и Пивторак, ласково улыбаясь, сказал:

— Ежели настроение в наличии, сынок, можем сегодня разговор наш за жизнь-то продолжить…

Павлик, провожая взглядом броскую девушку с коротко стриженными ярко-медными волосами, небрежно обронил:

— Если вам угодно. Но ведь сейчас начнется второй акт. Разве что в трех словах.

Пивторака покоробило, но он, жизнерадостно осклабясь, похлопал парня по коленке и ощутил, как нога у того слегка дернулась. «Ага, малость нервничаешь, равнодушье-то напускаешь! Ну, меня на мякине не проведешь!» И Евген Макарович сказал:

— В трех-то не уложимся. Да и зачем? На слова-то режим экономии пока не распространяется, сынок. Давай в следующем антракте сойдемся — времени хватит.

Павлик пожал плечами — мол, как хотите.

Когда после второго действия Евген Макарович и Павлик уселись рядом в укромном углу фойе («подальше, как сказать, от ипподрома»), Пивторак воскликнул:

— Ну, что я тебе говорил, сынок? Каков триумф у твоей крали! Б-а-альшая актриса вылупится, попомни мои слова. А на скольких она рубликах зарплаты сидит, сея-то разумное, доброе, вечное, как сказать? И от тебя больших радостей не видит.

— А что вы считаете радостью, Евген Макарыч?

— Да не я, не я считаю, разлюбезный ты мой дружок! Женщина — вот кто у нас потребитель-то радостей. Постой, постой, не шебарши, послушай, что старик тебе скажет, жизнью умудренный. Я ж заранее знаю, как ты возражать-то станешь. Мол, тебя самого в тебе любит и никакой склонности к красивой жизни не испытывает. Так? Верю. Верю, что она тебе так говорит. И не только говорит — думает. Думает, что… так думает. Понял? Себе внушает. Великая сила-самовнушение. Само — как говорится — гипноз. Ну, а ежели копнуть женскую душу-то поглубже? Картина откроется — шиворот-навыворот. Поскольку в каждой женской душе — и в самой, как говорится, идейно выдержанной, таится тяга к красоте. К красоте! И она, та тяга, неистребима во веки веков.

— Ну и что? И какое это имеет отношение к внутренним резервам?

Пивторак с хрипотцой хохотнул.

— Помнишь, стало быть, чем прошлый разговорец-то мы завершили? Запало, значит. Ну, что ж. Так скажу тебе, сынок, что одно к другому имеет самое прямое и непосредственное отношение. Моя, стало быть, мысль такова: не только, как сказать, и не столько для себя ты должен мобилизовать внутренние ресурсы, сколько для нее, — он кивнул куда-то в сторону зала. — Вот моя мысль. Ясно-понятно, сынок, а?

— Как в старом анекдоте — на пятьдесят процентов. Намазывать уже можно, что же касается кушать… Короче: где вы обнаружили ресурсы и резервы? Подскажите!