Беспокойный человек

Дед Антон зорко поглядел на него:

— А что, насчет печек, что ли?

— Вот то-то. Ставить все-таки печки в телятнике или нет? Слово за тобой.

Дед Антон и Василий Степаныч отправились на стройку. Телятница Паша, слышавшая этот разговор, побежала к Марфе Тихоновне. Марфа Тихоновна сунула Паше бадейку с пойлом, которую несла теленку, вытерла руки, накинула полушубок и тоже поспешила на стройку.

Новый двор уже стоял под крышей. Светлая, чистая дранка казалась совсем желтой на фоне лиловато-серого зимнего неба. В одной секции были уже вставлены окна; они светились, будто квадратные лужицы, покрытые льдом.

Марфа Тихоновна вошла во двор. И тут же услышала голос техника, руководившего строительством:

— Значит, в телятнике печки ставить не будем? Это твердо?

Они стояли трое: техник, председатель и дед Антон. Голос техника гулко раздавался в еще пустом, только что запотолоченном помещении.

— И у что ж, раз решили — значит, твердо, — ответил дед Антон.

Марфа Тихоновна подошла ближе.

— Что такое? — спросила она. — Телятник без печки?

— Да, так вот решили, Марфа Тихоновна, — ответил ей Василий Степаныч. — Опыт себя оправдал. Будем растить телят на холоде, отходов больше допускать нам невозможно.

— Значит, со мной уж совсем решили не считаться, Василий Степаныч? Значит, отслужила, не нужна стала?..

— Эко ты, голова! — начал было дед Антон.

Но председатель прервал его:

— А зачем вы, Марфа Тихоновна, начинаете говорить эти жалкие слова? Мы вас с работы не снимаем. Ведите и дальше ваше хозяйство. Но принимайте наши поправки. Принимайте. Самовластия в колхозе нет и быть не может.

— Значит, плохо работала… Это не важно, что телятник из разрухи подняла, не важно, что и ферму на первое в районе место вывела…

— Опять за свое! — Дед Антон с досадой махнул рукой.

У председателя резче обозначились скулы и в глазах появился жесткий ледяной блеск.

— Всякого человека, который в работе своей идет вперед, мы уважаем и тоже идем за ним, — сдержанно сказал он. — А если этот же передовой человек начинает тормозить работу, мы его устраняем.

— Спасибо!

Марфа Тихоновна низко поклонилась председателю, потом деду Антону и, величаво повернувшись, пошла со двора.

— А, домовой тебя задави! — рассердился дед Антон. — Ничего понимать не хочет!

Вечером, когда убрали после ужина со стола, Марфа Тихоновна села писать заявление об уходе. Крупные, кривые буквы, выведенные рукой самоучки, медленно, но твердо вставали одна к другой.

Настя с Дуней Волнухиной сидели в горнице у теплой голландки и по очереди рассказывали друг другу сказки. Мать стелила постели. Отец тут же, в горнице, сидел на диване, просматривая газеты.

Мать подошла к отцу и вполголоса сказала:

— Прохор, там мамаша какое-то заявление пишет. Случилось что-нибудь, что ли?

Прохор поднял брови:

— Не знаю!

Он отложил газету и вышел в кухню:

— Мать, ты что это? «Прошу меня уволить»! Ты что, с работы уходишь?

— Ухожу, — ответила Марфа Тихоновна. — И с работы ухожу и из колхоза ухожу.

Прохор сел с ней рядом.

— Ну, с работы конечно. Уж не молоденькая. И отдохнуть пора. Но вот — из колхоза?.. Это что же означает?..

Марфа Тихоновна, приподняв брови, устало глядела в сторону.

— То и означает. Без работы я жить не могу, а делать мне здесь больше нечего. К Нюшке пойду.

— Что ж, у Нюшки медом намазано?

— У Нюшки дети маленькие. С ними нянчиться буду. А что мне здесь делать? Думала было к Сергею, но… — Старуха махнула рукой.

Прохор пожал плечами:

— В доме всегда дела найдутся!

Настя не подозревала, о чем разговаривают отец с бабушкой. А мать, делая вид, что читает газету, стояла у кухонных дверей и слушала. Тонкие черные брови ее сошлись от напряжения, губы сжались. Она слушала, боясь проронить слово.

Марфа Тихоновна подумала, помолчала…

— Нет уж, — сказала она, — не хочу. Не хочу я в этом колхозе оставаться. Пускай работают без меня. Пускай Катерина лучше сделает. А вот что в районе им на это скажут, мы еще посмотрим. Все-таки на почетной доске-то я первая из всего района была!

Что-то похожее на слезы засверкало в ее глазах. Марфа Тихоновна взяла перо и снова начала ставить одну к другой крупные, твердые буквы.

— Ну, если ты с председателем не поладила, так мы-то, здесь при чем? — обиделся Прохор. — Почему же и от нас-то бежать? Даже от народа совестно — что скажут…

— Мне все равно, что скажут. А я уйду.

— Ну что ж, воля твоя… — Прохор встал. — Я тебя не гоню, не притесняю… А ты как хочешь. Хочется к Нюше — иди.

— И уйду!

Дед Антон, услышав на другой день, что старуха Рублева подала заявление об уходе, даже растерялся от неожиданности.

— Ты что это задумала, голова?! — закричал он, войдя в телятник. — Да с чего ж это ты?

— Поработала, хватит, — ответила Марфа Тихоновна.

И сколько ни уговаривал ее дед Антон, сколько ни убеждал, ничего другого от нее не услышал.

Вечером к Рублевым зашел председатель.

— Что ж тебя вынуждает, Марфа Тихоновна, так круто поступать? — спросил он. — Давай поговорим, может договоримся?

«Испугались! — усмехнулась про себя Марфа Тихоновна. — Заговорили!..»

Председатель подметил эту усмешку и нахмурился: