Беспокойный возраст

Тут же, на столе, стоял небольшой портрет Зои Космодемьянской в скромной рамке. Максим не раз замечал, как задумчивый взгляд Лидии подолгу останавливался на портрете.

Вот и теперь на лице ее появилось самоуглубленно-мечтательное, отчужденное выражение. Неподвижный взгляд девушки был устремлен куда-то в невидимую дальнюю точку. Она, казалось, была далека в эту минуту от всего, что так занимало и волновало Максима.

Он осторожно дотронулся, до ее руки:

— Так как же мне быть, Лида? Я не хочу уезжать, ничего не решив.

Лидия рассеянно взглянула на него.

— О чем ты? Ах да, о женитьбе… — Она усмехнулась: — Рано еще, Макс, об этом думать… Очень рано.

— Почему? Ведь ты же сама только что говорила, — обиженно прошептал Максим.

— Ну и что же… — Она опять усмехнулась. — Я и сказала, что до этого еще далеко. Не так это приходит, Макс… Не так… Нет еще у тебя настоящего чувства, чтобы о нем говорить всерьез…

Лидия решительно отвела его руку, встала с дивана, выпрямилась, сразу став сдержанной и неприступной.

— Какого чувства? Ведь я же сказал, что люблю… — напомнил Максим, но она раздосадованно повела плечом.

— Ты уверен, что это любовь? Настоящая? — Помолчав, она заговорила более мягко: — Давай повременим, милый. Проверим. Ты только не сердись. Ты поезжай, я закончу институт, а потом… потом будет видно…

У Максима был удрученный, даже сердитый вид.

— Не могу я ждать, — угрюмо проворчал он. — Я сегодня же скажу твоим… Какая там еще проверка, какое испытание?.. Начиталась ты всяких старых романов и выдумываешь. — Максим кивнул на том Тургенева, скривил губы. — Любовь идеальная, возвышенная… Все это одна фантазия… Это бывало прежде… Сейчас смешно.

— Ну, знаешь! — Лидия негодующе вскинула голову, брови ее сдвинулись круто. — Ты так ничего и не понял. Ничегошеньки. Эх, Макс, какой же ты иногда бываешь… — она сделала брезгливую гримасу, — …как из деревяшек собранный. Вон как мы в детстве из чурочек всякие фигурки складывали. Такой и ты… Уходи! Скоро мама придет… — Голос ее прозвучал враждебно.

— Ну и уйду… — Максим театрально поклонился. — Честь имею.

Лидия последовала за ним с таким видом, будто ее жестоко обидели. Губы ее подергивались.

Максим пытался примирительно улыбнуться, загладить грубость, но улыбка получилась фальшивая.

— Придешь к Стрепетовым? — наигранно весело, как будто ничего не случилось, спросил он.

Лидия не ответила. Максиму показалось: в глазах ее сверкнули гневные слезы. Он готов был кинуться к ней, просить прощения, но было поздно — он не успел даже шагу ступить, как дверь за ним захлопнулась.

10

Максим опомнился только у автобусной остановки. В смятении он не заметил, как доехал до улицы Горького. Он шел под изменчивым, часто прячущимся за облака московским солнцем, терзаясь, раскаиваясь в своей ошибке и злясь на Лидию.

Ведь все было так хорошо — и этот поцелуй, быстрый и внезапный, как горячий июльский ветер, и ответный ее порыв. И вот все развеялось, как летучее облако на утренней заре, — блеснуло в лучах солнца и растаяло… Чего требовала Лидия? Каких особенных чувств? Какой верности? Капризная, своенравная девчонка! Набила себе голову всякими книжными бреднями. «Вот не пойду сегодня к Стрепетовым, назло не пойду», — негодовал Максим.

Вдруг его окликнуло сразу несколько голосов. Он обернулся. Его нагоняла шумно разговаривающая компания. В первое мгновение он хотел юркнуть в дверь магазина, но подумал: это было бы трусостью, ребячеством — и остановился. Он узнал своих прежних друзей, а теперь недругов — сына директора комиссионного магазина Леопольда Бражинского, Юрку Колганова и ученицу театрального училища Элю Кудеярову.

Максим избегал встречаться с ними после памятного комсомольского собрания, на котором ему вынесли выговор за участие в кутежах.

С того времени у него осталась боязливая неприязнь к Бражинскому и Юрке, но сейчас, после обидной, и несправедливой, как ему казалось, размолвки с Лидией, он вызывающе подумал, что теперь, когда диплом получен и он, Максим, вполне самостоятельный человек, никто не посмеет запретить ему пройтись по улице с кем угодно.

Он приветливо поднял руку:

— А-а… Честной компании… Здорово, сибариты!

Бражинский приподнял золотисто-зеленую велюровую шляпу, чуть приметно и насмешливо, как показалось Максиму, поклонился. Он всегда держался изысканно вежливо. Все в нем: сдержанно-скупые жесты и манера разговаривать ровно, не повышая голоса, с легкой иронической усмешкой на губах, и всегда усталое, пренебрежительное ко всему выражение на бледновато-смуглом помятом лице — когда-то нравилось Максиму, и он, как это часто бывает в юности, старался подражать во всем Леопольду.