Беспокойный возраст

Он слышал, как она и Лидия оживленно разговаривали и что-то торопливо делали. Плескалась вода в корыте — это Фекла Ивановна, наверное, стирала его рубаху, потом стало слышно, как кто-то шаркал по одежде щеткой. Максим вытянулся на жестком ларе, подложил под голову руки и не заметил, как задремал. Очнулся он от стука в дверь и вскочил. В дверь просунулась рука Феклы Ивановны:

— Держите, Максим, брюки да рубаху. Одевайтесь — будем чай пить.

От Максима не ускользнуло, что старушка называла его теперь просто по имени, без отчества. И ему вспомнились ее слова о том, что если он придется ей по нраву, то она будет называть его, как родного сына.

Он оделся, вышел в прихожую, щурясь, как после долгого сна… Лидия, вымытая, причесанная, с порозовевшим, точно высветленным лицом, одетая в свой прежний домашний сарафан, доглаживала электрическим утюгом какое-то белье. Она взглянула на Максима вопросительно-ласково:

— Ну вот — теперь у тебя совсем другой вид. Можно и в Москву уехать.

Максим признательно улыбнулся. Лидия тщательно осмотрела ожог на его левой руке, смазала какой-то мазью, забинтовала куском чистой марли.

— Ехал в гости к милой, а попал на пожар, — тихонько сказала Лидия и засмеялась.

Пришел Филипп Петрович, раздраженный, угрюмый. У него было маленькое, острое лицо; нос, бритые скулы, подбородок тоже острые, глаза прозрачные, беспокойные, вонзающиеся во все, как светлые шильца. Он сумрачно, ревниво посмотрел на Максима.

«И сюда приманила кавалера. Вот девка!» — светилось в его ощупывающем взоре.

— Видел я, юноша, как вы все-таки попортили свой костюмчик, — сказал Филипп Петрович, но в голосе его уже не чувствовалось насмешки.

— Дядечка, Максим вытащил одного теленка. Он помогал нам, я сама видела…

— То-то говорю, по пиджачку видно, — буркнул старик и совсем мягко взглянул на Максима. — А молодежь у нас хваткая. Скажи на милость — приехали вроде бы по лесам прогуляться, грибы пособирать, а полыхнуло, так они, как муравьи, один перед другим в полымя прямо лезли, волосы посмолили, пообожглись. У некоторых волдыри на ногах, еле до автобуса своего добрались. Карета скорой помощи из Москвы приехала, да из тутошнего санатория одна примчалась. Одного паренька тут же забинтовали и прямым махом в Москву, в больницу. Вон как! — Филипп Петрович ласково стал журить Лидию: — А ты, Лидуха, тоже мне, расхрабрилась. Не девичье это дело — в огонь лезть.

— Кто что сделал — не будем счеты сводить, — добродушно заметила Фекла Ивановна.

— Оно-то так, — вздохнул старик. — А все же беда случилась великая. Председателю теперь несдобровать. До сих пор летний лагерь для телят не оборудовал. Да и громового отвода не оказалось. А ведь говорили мы: без громового отвода никак нельзя. Проволоки, вишь, будто бы не хватило. А она, небесная электричества, шутить не любит: трахнула — и дело с концом.

— Садитесь чай пить, — пригласила Фекла Ивановна, расставляя чашки. — Хватит о пожаре.

Максим стал отказываться:

— Поеду домой. Уже поздно. Спасибо, — и украдкой взглянул на Лидию.

— Ничего, — неожиданно изменил тон Филипп Петрович. — Попейте чайку с липовым медком, переночуйте у нас, а завтра утречком раненько и поедете. Куда вам сейчас по грязи до полустанка шлепать. Ведь не к спеху ворочаться в Москву — не в командировку приехали.

— И то правда, — поддержала мужа Фекла Ивановна. — Переночуйте. Я вам на терраске постелю. Воздух у нас, каким в Москве нигде не надышитесь. А соловушки в саду всю ночь напролет насвистывают. Право слово, Лидуша, оставляй гостя.

Лидия, не поднимая головы, стояла у стола с полотенцем в руках. При словах тетки щеки ее зарумянились, как утреннее зоряное небо.

— Что ж… Если хочет, пусть остается, — сказала она подчеркнуто равнодушно.

После ужина и чая Фекла Ивановна и Лидия вынесли матрас, одеяло, подушку на терраску. Она была крошечная, узкая. Застекленная часть ее с раскрытой фрамужкой выходила в сад, другая сообщалась с домиком дверью и одним окном. Как видно, терраска, где стояла раскладушка, выполняла роль сторожевого поста, откуда Филипп Петрович по ночам караулил свои яблоньки.

Максиму очень хотелось еще побыть с Лидией, но она приготовила постель, кинув безразличное «спокойной ночи», ушла, и он так и не успел ничего сказать ей.

«Как глупо! Почему я не уехал?» — с досадой подумал Максим… У него было такое впечатление, что Лидия осталась недовольна тем, что он не уехал. И он решил немедля идти на полустанок. Максим зажег спичку — его золотые часы, подарок матери, показывали половину двенадцатого. Пригородные поезда на Москву уходили до часу ночи, так что он еще мог успеть.