Беспокойный возраст

Славик покачал головой, сказал со скорбным сожалением:

— Эх, Макс! Не с той стороны ты начинаешь показывать свой характер. Не с той… — Он прошелся раз-другой возле двери, остановился, оглядел всех, как командир свое дрогнувшее перед выполнением боевого задания подразделение: — Вот что. Разберемся во всем после. А пока, если дорога вам дружба, смирите свое ребячье самолюбие и идемте представляться.

Но Максим отошел к коридорному окну, стал глядеть на улицу. В эту минуту вид у него был очень надутый и упрямый.

Славик подошел к нему:

— Оставь, слышишь? Неужели тебе не стыдно ломаться?

— Я не ломаюсь. Просто я в няньках не нуждаюсь, — ответил Максим.

— Это что? Демонстрация? — негодующе суживая глаза, спросил Славик.

— Называй как хочешь. Вы думаете, я без вас ничего не добьюсь? Ну и думайте. А мне поводыри не нужны. Я не нуждаюсь в чьей-либо опеке. И прошу не надзирать за мной и не читать мне на каждом шагу мораль. Я не хочу, чтобы мной командовали.

— Это твое последнее слово? — спросил Славик.

— Последнее.

— Тэ-эк, — протянул Славик и, сдвинув на затылок кепку, ожесточенно потер налившуюся кровью плешинку. — Ну хорошо. Сам так сам… Не будем тебе мешать.

По коридору шли какие-то сотрудники. Славик отошел, посоветовался с Черемшановым и Галей. Гале хотелось добиться примирения, и она все время порывалась к Максиму, но Славик ее удерживал.

— Ах, какие же вы злые! — дрожащим голосом оказала Галя.

У Максима дрогнуло сердце. Не вернуться ли к друзьям? Но недобрая упрямая сила удерживала его.

Славик, Галя и Саша ушли в отдел кадров, а Максим остался стоять у окна. «Ну и ладно. По крайней мере, не буду от них зависеть», — самолюбиво думал он.

Не прошло и десяти минут, как Славик, Галя и Саша вышли из отдела кадров. Лица их сияли. Галя подбежала к Максиму и, забыв обо всем, что произошло недавно, сказала:

— Иди же, Макс. Мы сказали, что с нами есть еще один. Пока у нас отобрали путевки, дали записочку к коменданту общежития, а завтра в девять утра велели прийти оформляться на работу. Иди же скорее. Мы подождем.

Ни на кого не глядя, Максим вошел в кабинет отдела кадров. К немалому его изумлению, ему пришлось разговаривать с пожилой женщиной, заместителем начальника отдела. Она по-матерински приветливо улыбнулась ему, взяла путевку, паспорт, диплом, пробежала по ним взглядом, потом со спокойным любопытством подняла на него светлые умные глаза.

— Вы все вместе приехали? — спросила женщина. — Только что у меня были ваши товарищи.

— Да. Вместе, — ответил Максим и покраснел. Потом, после нескольких вопросов, заданных женщиной о его учебе и практике, Максим сказал: — Я хотел бы занять место не ниже сменного инженера любого объекта.

Женщина чуть приметно улыбнулась:

— Видите ли, Страхов, у нас все начинают одинаково. Мы ставим людей туда, где они наиболее нужны. А потом уже бывает видно, на что они способны. Сейчас я вам ничего не могу обещать. Явитесь завтра утром для оформления. А пока устроим вас на жительство. Идите отдыхайте с дороги. Вас же четверо? — щурясь, спросила женщина, и Максиму стало неловко под ее проницательным взглядом.

«Что я наделал? Какого дурака разыграл!» — выругал себя Максим и вышел из кабинета.

Славик, Саша и Галя терпеливо ожидали его в вестибюле.

— Ну, все в порядке? — спросил Славик. — Куда тебя устроили? Куда-нибудь особо? — Славик сделал ударение на последнем слове.

Максим молча взял свой чемодан, шагнул к выходу.

Одноэтажное длинное, барачного типа, общежитие стояло под самым гребнем песчаной, уже полностью намытой плотины.

Славика и Галю поместили в отдельной комнате с печкой-голландкой, с двумя никелированными кроватями. Максиму и Саше хотели отвести такую же комнату на двоих, но Максим наотрез отказался и расположился отдельно, с таким же, как и сам, одиноким специалистом, в прохладной и чистой, но еще не обжитой, похожей на больничную палату комнате.

Войдя в нее, он вспомнил свою уютную, устланную коврами комнату в родительской квартире, удобный письменный стол с письменным прибором, подаренным ему матерью в день совершеннолетия, мягкое кресло и диван, на котором иногда леживал часами, ни о чем не думая. Строгая, чистая, скудно обставленная низенькая комната общежития с железными кроватями и грубыми тумбочками у изголовья показалась ему очень унылой. Сердце его сжалось от одиночества и еще какого-то чувства, похожего не то на обиду, не то на унижение.

В комнате пахло известкой и сырыми досками от недавно вымытых полов. За маленьким запыленным окном виднелись вздыбленные песчаные холмы, поднятые к небу стрелы экскаваторов. По глинистой лощине нескончаемой вереницей ползли и скрывались за выступом холма самосвалы.

Весь этот голый, изжелта-серый, песчано-глинистый пейзаж, на котором преобладали машины, а людей почти не было видно, освещался раскаленным солнцем, а край неба низко над землей по-прежнему был затянут бледной пеленой пыли.