Беспокойный возраст

Тень от железного козырька над дверью скрадывала ее фигуру, странно изменяла лицо. Оно выглядело неузнаваемо строгим, гордым. Молчание становилось все более неловким, и Максим спросил:

— Так куда же ты едешь на практику нынешним летом?

Лидия вздрогнула — вопрос показался ей неожиданным и неуместным. И в то же время он обрадовал ее: значит, она ничем не выдала себя… Пусть Максим продолжает думать, что безразличен ей. И хотя ей так же грустно при мысли о разлуке и ужасно не хочется, чтобы он уехал, но она и виду не подаст — на Сахалин, так на Сахалин, пусть уезжает хоть на Южный полюс…

Она собрала все силы и ответила равнодушно:

— Говорят, многих с факультета гражданских сооружений оставят в Москве на строительстве нового района. Возможно, я никуда не поеду.

— А потом? После окончания института? — опросил Максим и добавил: — Если бы тебя назначили туда, где буду я…

Она тихо засмеялась:

— Ладно. Там видно будет. А может, лучше, чтобы ты приехал туда, где буду я?

Максим не мог понять — шутит она или говорит серьезно.

— Для меня это будет тяжелый год, — вздохнул он.

— Почему? Говорят, трудно на работе только вначале, а потом молодые специалисты быстро осваиваются и привыкают.

Он совсем не о том думал, но Лидия или не поняла, или схитрила.

— Я пойду. До свидания, — протянула она руку. — Ты где будешь завтра?

— В институте…

— Вот там и увидимся.

— Нет… — Максим задержал ее руку. — Поедем вечером куда-нибудь.

Она, казалась, колебалась, противилась чему-то и вдруг сказала:

— Приходи к нам вечером. Поедем на Ленинские горы. Оттуда хорошо на Москву смотреть, когда зажгутся огни. Приедешь?

— Ладно, — ответил Максим и опять осторожно потянул ее за руку. Но она упрямо высвободила ее и не успел Максим еще что-либо сказать, скрылась за дверью, точно растаяла.

Максим услыхал только, как щелкнул замок, постоял у двери и, как всегда ошеломленный внезапным уходом Лидии, медленно побрел к Киевскому вокзалу.

4

Он шел задумавшись, весь во власти уже знакомого ощущения неудовлетворенности собой и глубокой хмельной радости. Сегодня он уловил в поведении Лидии, в ее глазах и голосе что-то новое, совсем по-иному приблизившее их друг к другу. На этот раз она не говорила о дружбе.

Чувство умиленной нежности к девушке не оставляло Максима. Он то улыбался рассеянно, то тихонько насвистывал, все еще видя перед собой ее встревоженные чем-то глаза. Ощущение полной свободы ширилось в нем. Он выдержал экзамен, теперь он — инженер, и впереди почти два месяца отдыха, развлечений, встреч с любимой, с товарищами… А дальше новая, пока неясная, немного пугающая самостоятельная жизнь… Что в ней будет, чем она встретит его, какими трудностями и неожиданностями?

«Потом, потом… все будет ясно потом», — думал Максим и шагал быстрее…

Домой идти не хотелось. В раздумье он не заметил, как миновал станцию метро, перешел Бородинский мост и остановился у гранитного парапета, ограждающего темную и зыбучую, особенно полноводную в это время года Москву-реку. Вода казалась дегтярно-черной, тяжелой и лоснилась, как масло. В ней плавно покачивались ряды голубоватых и матово-белых огней: они висели вдоль реки, будто развешанные чьей-то прихотливой рукой гроздья светящихся сказочных плодов. Над высотными зданиями, словно подпиравшими своими шпилями синее небо, тускло блестели казавшиеся здесь малозаметными звезды…

Хороши московские майские ночи. К полуночи рассеивается бензиновый чад, и темно-синее небо как бы становится глубже. Чистый воздух накатывается волнами из парков и скверов, из подмосковных лесов и несет с собой запах молодых сосновых побегов, березовой коры и еще липкой нежной листвы, сочной травы лесных полян, не усыхающей даже летом, под горячим солнцем.

Если пройти ночью в парки или подмосковные рощи — в Нескучный сад, в Сокольники, в Измайлово или на Ленинские горы, то можно ощутить: лето в Москве расцветает с не меньшей пышностью, щедростью и постоянством, чем где-нибудь в глухом лесном краю или на далеком юге. Особенно это чувствует тот, кто молод и только что вступает в жизнь, у кого душа полна тревог первой любви, кому все в мире кажется новым, прекрасным, сулящим большое неузнанное счастье.

Так чувствовал себя Максим Страхов после того, как простился с Лидией. Продолжая шагать по набережной, он перебирал в памяти самые обыкновенные слова ее, может быть, не имеющие никакого значения, но для него исполненные особого смысла. Все в ней казалось ему замечательным и необыкновенным: ее чистота, целомудренная строгость, спокойная рассудительность. Общение с ней как бы возвышало его в собственных глазах, делало умнее, мужественнее, серьезнее.

Прежде Максим и к любви относился так, будто она ничего не стоила и не заслуживала внимания. Главное — это он сам, кому все доступно и перед кем никогда не встанут никакие трудности, — ведь отцы так устроили жизнь: бери от нее, что захочешь, без особенных усилий. А любовь? Что такое любовь? Только немногие из его прежних товарищей относились к ней серьезно.