Беспокойство

В доме была большая библиотека, пожалуй, слишком большая для одной семьи. Кажется, несколько тысяч томов. Отец собирал ее годами. Он присылал книги часто, и Серж помнит, великолепно помнит, как при получении очередных томов управляющий делами отца (он только тогда не знал, какими именно делами) мистер Роджерс, весьма образованный 28-летний парень, подзывал его к себе и, чуть картавя, восторженно говорил: «О, это уникальные книги!»

Но сам отец не пользовался библиотекой, да и дома он не жил, находился в длительной служебной командировке. Библиотека была полностью в распоряжении Сержа, и он плавал в ней, как крохотный кораблик в просторах океана. Роджерс отлично владел русским языком, и поэтому Серж мог читать русских авторов в оригинале. Мама, родившаяся в Петрограде, но очень слабо знавшая родной язык, была однажды приятно удивлена, когда он прочитал отрывок из «Медного всадника» Пушкина на русском языке. При этом мистер Роджерс незамедлительно воскликнул: «Мадам Романова-Рахмани, это же гениально!»

…Дорога в Керчь вела по холмам, поросшим густой зеленью. Занятый своими мыслями, Серж не заметил; как открылась степная часть Крыма.

— Это Ак-Монайский перешеек, — сказал Николай Михайлович. — Отсюда все началось…

Что началось и как началось, Серж уже знал: о тяжелых боях в Крыму в мае 1942 года он много раз слышал и от самого Николая Михайловича, и от Фроси, которая, пожалуй, больше знала о Николае Михайловиче, чем тот сам о себе. После Ак-Моная был Аджи-Мушкай, многомесячное сражение под землей. И про это знал Серж, только никак не мог вообразить, понять, что же, в сущности, руководило людьми, добровольно предпочитавшими, мучительную смерть плену. Он ожидал, что Николай Михайлович начнет сейчас рассказывать именно об этом, коль вспомнил об Аджи-Мушкае.

— В конце концов мы найдем Стенбека. Если, конечно, он жив. Стенбек отдал приказ на газовую атаку…

Для Сержа это было совершенно неожиданно, прозвучало как удар грома.

— Я его в лицо знаю, — продолжал Николай Михайлович. — Типичный убийца!

— Ты его видел? — сорвалось с уст Сержа.

— Такой громила, внешне похож на боксера. То говорит тихо, то вдруг как железом по железу загремит.

Николай Михайлович умолк: видимо, трудно было вспоминать пережитое, лицо его посерело, а глаза как бы остекленели, сделались неподвижными. Пожилая женщина, которую они посадили по дороге и которая, по всей вероятности, была наслышана об Аджи-Мушкае, сказала:

— Надо переловить их всех, преступников фашистских-то. Слышала, слышала я, сынок, про аджимушкайские катакомбы-то, — посмотрела она на Сержа. — Самому лютому врагу не пожелала бы такого… Наши солдатики под землей, а они, германские фашисты, сверху. И никак не могли одолеть наших. И тогда, зверюги, пустили газы. Теперь в этих катакомбах каждый камень гневом дышит. Сама видела, сынок. Не дай тебе господь такого испытать!

О библиотеке уже не думалось. Но когда они подъезжали к поселку с белыми одноэтажными домиками, воспоминания о матери все же пробились сквозь мысли о Стенбеке, он увидел ее разговаривающей с Роджерсом в библиотеке. Они его не заметили, прижавшегося у окна за шкафом. «Роди, — послышался голос матери (так она звала Роджерса, — не слишком ли Серж увлекается русской литературой? Она вся пропитана большевизмом. Это опасно для Сержа с его пылким сердцем и увлекающейся натурой». «О, нет, мадам, Пушкин, Лермонтов, Фет, граф Толстой — дворянские писатели». — «Что вы, Роди, граф Толстой был в России первым бунтарем и социалистом. А Пушкин, а Лермонтов? Это же декабристы! Помните:

Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье,
Не пропадет ваш скорбный труд…

Дальше не помню. Но все это против царя, священного монарха». — «Не волнуйтесь, мадам, Серж — подлинное дитя нашего великого государства». — «О, Роди, — послышался звук поцелуя, — как трудно мне!.. Женщина без мужчины… Роди, Роди, голубчик…» Скрипнула дверь, и все затихло, аж в ушах зазвенело…

Вокруг поселка пузырилась земля, словно бы когда-то, один раз закипев на страшном огне, окаменела в таком виде навечно. Там и сям виднелись небольшие группы людей. У входа в подземелье, похожего издалека на раскрытую пасть какого-то чудовища, сгрудилась целая толпа пестро одетых мужчин и женщин, подростков и детей. Молодой человек, по-видимому экскурсовод, рассказывал о сражении под землей. Заметив подошедшего Николая Михайловича, он прервал рассказ, поздоровался с ним за руку, сказал:

— Может, выступите? Народ очень интересуется.

— Сегодня нет. Я с сыном приехал, хочу показать ему подземелье. Вот прихватил два фонаря…

— Опасно, там еще рвутся мины.

— Не беспокойтесь, я не подорвусь, сам эти мины ставил.

— Ну смотрите. Вот вам схема катакомб…

— У меня есть…

— Идите.

— Я с ним, пропустите! — услышал Серж за спиной. Голос показался ему знакомым. Он хотел было оглянуться, но Николай Михайлович взял его под руку…