Бесполезные мемуары

После поста Сакки уехал со своей труппой в провинцию. Однажды вечером на улицах Милана актер Витальба, который исполнял, как мы знаем, роль Адониса, подвергся нападению со стороны вооруженного слуги, нанесшего ему удар по голове бутылкой с химическим веществом. К счастью, его брыжи и колет сохранили ему лицо, которое было бы обожжено так, что он никогда не смог бы выйти на сцену, если бы случай не отвёл удар. Подозрения сразу упали на Пьетро-Антонио, как автора этой мести. Шум, письма, угрозы, отрицания и дерзости, пожалуй, возобновились бы еще раз, если бы Сенат, возмущенный этими скандалами, не разжаловал своего секретаря и не отменил его назначение резидентом у короля Обеих Сицилий. Я хотел бы, по крайней мере, отказаться от одной из этих жестких мер, но я не мог ничего поделать. Пьетро-Антонио, руководствуясь своей неукротимой гордостью, своей глупой самоуверенностью, дрожа от ярости и будучи скомпрометирован своей неосмотрительностью, своим ропотом, своим дурным поведением и своей распущенностью, бежал и покинул территорию Венеции, поставив свою семью под удар законов, беспощадных к мятежникам и заочно осужденным.

Так завершились бурлескные распри, спровоцированные разгневанной комедианткой, к которым моя неинтересная пьеса была только предлогом.

Глава XXV Кончина компании Сакки

Подводя итог того, что я писал о жалких делах с «Любовными снадобьями», я замечаю, как, вопреки себе, придаю важное значение вещам, которые меня задевают. Если бы вы попросили меня рассказать вам вкратце о трёх Пунических войнах, я сделал бы это на шести страницах, и это понятно: речь пошла бы только о Ганнибале, Сципионе, Марцелле или Павле Эмилии, о борьбе между двумя великими народами и разрушении империи. Этого недостаточно, чтобы занять расторопного писателя более чем на один день. Но что касается меня, то я Гоцци, мы слишком долго не можем остановиться. Кроме того, если я не расскажу вам об этом, никто, разумеется, ничего вам об этом и не расскажет, в то время как о Ганнибале вам расскажет всякий.

Вскоре я узнал, что Гратарол уехал в Стокгольм, вероятно, чтобы охладить себе кровь во льдах Швеции. Наверное, не случилось зим, способных успокоить этого пылкого молодого человека, потому что из глубины полярных регионов он швырнул в меня манифест, в котором обвинил меня во всевозможных злодеяниях. Я узнал, что этот несчастный беглец, несмотря на свои излишества, чувствует себя по-прежнему превосходно, и это его столь крепкое здоровье, при всех его несчастьях, больше всего меня огорчает, потому что с его умом, сообразительностью и способностью легко изъясняться, да если бы он ещё страдал третичной или четверичной лихорадкой, ревматизмом, головными болями, коликами и дизентерией, он тотчас бы стал квалифицированным и удачливым министром, я совершенно в этом не сомневаюсь. Неблагодарная Теодора, казалось, потеряла свой комический талант вместе со своей милой скромностью. Она стала играть небрежней и хуже, как если бы гангрена, охватившая её мораль и её характер, распространилась на её талант. Её здоровье пошатнулось. Наконец, она отправилась в Париж, больная и слабая, уж не знаю, с какими проектами. Увы! Я могу теперь расстаться без особых сантиментов, за исключением некоторого сострадания, с этим человеком, которого так любил.