Бесполезные мемуары

Глава XXII Перевёрнутый мир. Либеральная цензура

То, что сеньор Гратарол, запутавшийся в сетях Амура, соизволил поверить вероломным инсинуациям своей Армиды, не удивительно, но если бы этот молодой человек имел у себя в голове малейшие зерна осторожности, он попросил бы свою любовницу не болтать на такую деликатную тему, и он посоветовал бы ей, по крайней мере, скрывать это дело. Вместо этого бедный дурак поднял громкий крик, публично изрекал угрозы, пытался настроить против меня хорошее общество Венеции и власти, что вызвало странные слухи по всему городу. Синьор Франко Агаци, секретарь-ревизор Трибунала по кощунствам, направил распоряжение Сакки представить повторно «Любовные снадобья» в цензуру. Вместо того, чтобы немедленно повиноваться, неосторожный Сакки сказал, что отдал рукопись некоей даме. Когда капо-комико рассказал мне про этот подвиг, я строго его отругал и упрекнул за то, что он подверг себя риску прогневать судебную инстанцию, самую властную и самую грозную в мире. «Оставьте, оставьте, сказал мне старый Труффальдино, – я знаю, что делаю. У вас слишком много сомнений. Не следует бояться того, что само падает нам в руки. Эта пьеса будет для меня золотой жилой». Я больше не знал, что думать; но злые пересуды летали из уст в уста, публика, взволнованная, хотела видеть Гратарола спародированным и одураченным. Этот молодой человек привёл в движение небо и землю, проводил утренние приёмы в передних у членов Совета Десяти, нес свои жалобы влиятельным особам. Эти действия были не из тех, что могли бы меня успокоить. Люди склонны придавать малым делам, их касающимся, гигантское значение; они склонны над ними задумываться, удивляться, кричать, делать большие глаза, и хотя это всего лишь пустяки, они превращают зефир в приливной ливень. В какой-то момент моя пьеса была сочтена кровной и личной сатирой на фата, который увел у меня любовницу. Вскоре оказался задет не только Гратарол, но и такая-то дама, такой-то сенатор, этот гражданин, тот купец, со всеми своими друзьями, всей своей семьёй, всем кругом своих знакомых. Театр не смог бы вместить толпы жертв, которые я принёс своему злопамятству. Рассказывали анекдоты о каждом персонаже, притянутом мной к позорному столбу, и рассказчики этих историй брали их из разных источников. За это время прочитали мою рукопись у знатной дамы, которая поддерживала Сакки, и группа людей, образованных и интеллектуальных, утверждала, что произведение невинное, что я должен быть оправдан и что Пьетро Антонио Гратарол поднимает шум из ничего. Я жил в смертельном страхе, ожидая некоего удара молнии из Трибунала по богохульствам или Совета Десяти. Однажды утром передо мной возникает суровое лицо ревизора Франческо Агаци, одетого в тогу и судейскую шапочку. – «Вы передали, – сказал он судейским тоном, – пьесу под названием «Любовные снадобья» труппе Сакки. Эта комедия была прочтена, рассмотрена и возвращена в театр Сан Сальваторе, с разрешением трибунала к постановке. Она вам больше не принадлежит. Подтвердите, что вы не возражаете против представления этого произведения, что суд не ошибается». Я не мог справиться с моим удивлением. – «Но, синьор ревизор, – ответил я спокойно, – я, кажется, слышал, что вы хотели провести вторую проверку моей комедии. Величайшая услуга, которую вы могли бы мне сделать, это забрать, сохранить и похоронить пьесу под предлогом этой новой проверки». «Разве вы не заметили, – ответил судейский с ещё большей строгостью, – я удалил с десяток стихов из вашей рукописи? Это исправление доказывает, что я читал пьесу с необходимым вниманием, и даже строгостью: трибунал не ошибается. Мы рассматриваем комедии, руководствуясь в своих суждениях нашим знанием духа нашего народа. Есть некоторые люди, которые хотят вмешиваться, отдавать приказы и оказывать влияние на вопросы, которые их не касаются. Я повторяю: трибунал сказал своё слово, а он не ошибается».