Беспощадная толерантность

Следующий день должен был начинаться с лекции по истории Рейха. Но ее отменили. Вместо историка в аудитории появился гестаповец в чине штандартенфюрера. Некоторое время он ходил взад и вперед перед аудиторией, а затем остановился, заложив руки за спину. Не представившись, он начал говорить.

«Вчера, — он сделал паузу, — студент по имени Максимилиан Штайн задал вопрос, который не просто попахивает крамолой. Это антифашистский, антирейховский вопрос. Этот вопрос оскорбляет и унижает самого фюрера».

Между фразами он делал емкие театральные паузы, давая нам прочувствовать вес каждого его слова.

«Вчера мы провели тщательное исследование генетического материала Максимилиана Штайна и его родословной. И как вы думаете, что мы обнаружили?»

Он сделал очень большую паузу. Судя по всему, вопрос не был риторическим. Из зала раздалось:

«Он семит?»

«Да! — громко и отчетливо произнес штандартенфюрер. — Максимилиан Штайн имеет семитские корни. Каким образом он прошел тест, мы не знаем, ведется расследование. Но теперь вы понимаете: только в голове семита мог возникнуть подобный вопрос…»

Гестаповец распалялся все больше и больше. В общем-то, он безостановочно произносил одни и те же фразы в различных формулировках. Он говорил о том, что только зверь может спариваться со зверем, что межвидовые отношения невозможны. Он рассказывал, что человек не способен спариться с семитом, что такие контакты сразу выявляют неарийцев в нашей среде. При этом было совершенно непонятно, в каком поколении Макс может быть семитом — при его идеально арийской внешности. Гестаповец занял своим патриотическим рассказом практически всю лекцию. Преподаватель истории так и не появился, и когда штандартенфюрер покинул аудиторию, мы дружно начали обсуждать произошедшее.

Я спросил у Карла, замечал ли он когда-либо что-то ненормальное в поведении Макса.

Карл ответил: «Нет, обычный парень, ничего особенного».

Мы вспомнили, какие шикарные розыгрыши придумывал Макс. В сфере издевательства над преподавателями он всегда был заводилой. Его шуточки частенько бывали злыми и провокационными, вызывали скандалы, но Макс всегда выходил сухим из воды. Теперь — не вышел. Правда, вопрос, заданный профессору Штокманну, не был розыгрышем.

Остальные лекции в тот день прошли как обычно. Гораздо более важным было то, что случилось после занятий, когда мы с Карлом шли домой (нам было по дороге, но он жил чуть ближе). Конечно, мы были подавлены. Мы понимали, что Макса больше не увидим, что он — не человек, не ариец, что он — представитель низшего класса, случайно затесавшийся в наши ряды. Но если разум это осознавал, то сердце восставало против такого взгляда на бывшего однокашника.

«Как думаешь, что с ним будет?» — спросил я.

Карл покачал головой и промолчал. Это могло означать, что он не знает. Но я слишком хорошо понимал Карла. В последнее время я начал разбираться в его странной микромимике, которая совершенно не соответствовала стандартам, описанным в учебниках по невербальному общению. Поэтому я понял, что имел в виду мой друг: Макса больше нет, он умер, исчез. Более того, его никогда не существовало.

Мы остановились у моего подъезда и некоторое время смотрели друг на друга. В глазах Макса читалась боль. Сложно сказать, что читалось в моих. Он протянул мне руку, но я, подчиняясь естественному и неожиданному порыву, притянул его к себе и обнял, похлопывая по спине. Он делал то же самое. Мне было очень хорошо в тот момент. От Карла пахло какими-то мужскими духами, я и раньше замечал этот запах, но не задумывался о нем, поскольку никогда настолько не сближался со своим другом.

Потом мы отстранились, Карл пожал мне руку и побрел к дому, а я смотрел ему вслед и думал о том, что несчастен тот человек, у которого нет подобного друга.

Переломный момент в моей судьбе случился спустя неделю. Конечно, Макс не вернулся, но лекции продолжали идти, как и прежде, и ничто не предвещало изменений. Тем не менее, изменилось все.

В один из дней мы выходили из университета вчетвером — я, Карл и еще два наших однокурсника — Фриц и Вилли. Фриц почти сразу же попрощался и куда-то пропал, а Вилли остановился на крыльце и сказал: «Вы идите, а я тут подожду».

«Девушку?» — ехидно усмехнулся Карл.

Вилли не ответил, но в ту же минуту из-за угла появилась девушка. На ней было длинное, почти до пят белое платье с оборками внизу, но без рукавов, и белая широкополая шляпа. Фриц улыбнулся и пошел ей навстречу.

«Красивая», — сказал Карл.

В этот момент я поймал себя на мысли, что девушка мне неинтересна. Не то чтобы не нравится — именно неинтересна, то есть я просто не могу оценить ее внешние данные. Я никогда не ловил себя на подобной мысли, а теперь поймал и почувствовал какую-то неловкость. Пока Вилли целовался с девушкой, а Карл смотрел на них, я пытался вспомнить, казалась ли мне действительно красивой хоть одна женщина. Ничего не получалось.

«Пошли», — позвал меня Карл.

Мы шли рядом, и я спросил у него:

«Карл, а у тебя были женщины?»

Он покачал головой.

«Тебе кто-нибудь нравится?»