Беспощадный Пушкин

С Гомером долго ты беседовал один,
Тебя мы долго ожидали,
И светел ты сошел с таинственных вершин
И вынес нам свои скрижали.
И что ж? ты нас обрел в пустыне под шатром,
В безумстве суетного пира,
Поющих буйну песнь и скачущих кругом
От нас созданного кумира.
Смутились мы, твоих чуждаяся лучей.
В порыве гнева и печали
Ты проклял ли, пророк, бессмысленных детей,
Разбил ли ты свои скрижали?
О, ты не проклял нас. Ты любишь с высоты
Скрываться в тень долины малой,
Ты любишь гром небес, но также внемлешь ты
Жужжанью пчел над розой алой.
Таков прямой поэт. Он сетует душой
На пышных играх Мельпомены,
И улыбается забаве площадной
И вольности лубочной сцены,
То Рим его зовет, то гордый Илион,
То скалы старца Оссиана,
И с дивной легкостью меж тем летает он
Вослед Бовы и Еруслана.

Вот так же и пушкинский Моцарт со слепым скрипачом. В них есть идейное родство: гуляки. Но все–таки широк Моцарт: по–доброму посмеяться готов над распространением этой идеологии — и в королевской опере, и в трактире. Широк.

1.10

ВОПРОС.

Зачем Пушкин сделал своего Сальери аскетом?

ПРИМЕР.

С а л ь е р и
…Отверг я рано праздные забавы…
… … … … … … …
…мало жизнь люблю.

ОТВЕЧАЕТ В. СОЛОВЬЕВ (1974 г.).

Его аскетизм это не эгоистическая и не альтруистическая, но скорее идеологическая жертва. Он жертвует собой ради идеи. И он знает цену своей жертве, поэтому жертвуя Моцартом, он совершает жертвоприношение уже во второй раз.

МОЙ КОММЕНТАРИЙ.

Я согласен, что аскетизм у Сальери ради идеи. Только разве может быть аскетизм эгоистическим?

Эгоизм находится на полюсе парных оппозиций идеалов, он в самом низу нижнего перегиба Синусоиды идеалов. И сродство имеет с жизнелюбием. А самоотверженность — само–отверженность — находится на противоположном полюсе: там, где альтруизм и коллективизм.

Другое дело, что есть вылет с Синусоиды вниз, в суперэгоизм, в сверхчеловеческое и т. п.

И еще иное дело, что человек с, так сказать, нижнего перегиба Синусоиды для исповедующих идеалы, соответствующие любой другой точке Синусоиды, представляется самым безыдейным. Самый злой сатанист выглядит идейным по сравнению с обыкновенным эгоистом, которого сатанист назовет животным и будет почти прав. Сатанист, сверхчеловек, суперэгоист и с собой может покончить ради идеи (Вертер, герои Оссиана), а простой эгоист — никогда.

И Соловьев, наверно, близко к сатанистам и хочет поместить Сальери: «Достоевский в «Бесах» дал вариант этой сверхчеловеческой воли в Кириллове; интересно, что философское самоубийство Кириллова приводит к гнусному убийству Шатова. Взаимосвязь эта дана и у Пушкина, но в одном герое, потому что Сальери — самоубийца не только потенциальный, осьмнадцать лет носящий с собой яд — «последний дар моей Изоры», но и всамделишный, реальный самоубийца. Первое убийство Сальери совершено давно: «Звуки умертвив, музыку я разъял, как труп». Первое убийство — убийство музыки, второе, как следствие, — убийство себя, потому что Сальери убил в себе музыку; и третье — убийство Моцарта».