Бесправыш. Предземье

Хотя, Патара, как раз таки, Зимородову, или, скорее Зимородовым — тут уже явно пошли дела, что затрагивают весь купеческий род — будет гораздо сложнее убить. Это я скоро выйду отсюда, а сын Хвана до лета здесь, считай, просидит под защитой стен храма. Прикончить ученика в школе — это вам не всадить штырь из самострела в тёмном переулке, кому-нибудь в спину. Сюда, и посторонним, кто бы мог такое устроить, нет хода, и от трупа никак не избавиться. За стены не вынесешь — их, в отличие от двора, хорошо охраняют — в промёрзлую землю не закопаешь. Берег моря и тот не настолько отвесный, чтобы сброшенное с кручи тело долетело до воды.

Концы непременно найдут, и сам Яков на такое рискованное дело, как убийство ученика, ни за что не решится. Потому и отметаю мысль про ловушку. Какой смысл Патару выманивать меня среди ночи на улицу? Вернее, не Патару, а Якову. Набить гурьбой рожу? Вдруг подговорил за спиной у Виона пару-тройку приятелей? Мелковато для него. Совершенно в такое не верю. В то, что задумал убить меня здесь и сейчас не верю тем более. В сто раз проще дождаться моего ухода из школы.

Так что страха нет — одно любопытство гонит вперёд. То есть, страх есть конечно, но он не про то, что меня ждёт засада. В крайнем случае, всегда могу выпустить беса на волю — уж он разберётся. А вот вынесенный себе и — не дай Единый малым — приговор очень страшно услышать. Ну, где там уже этот Патар?

Ага! Вон похожее на человеческую фигуру пятно чуть темнее стены, у которой оно застыло. Точно. Машет рукой. Подхожу.

— Думал, уже не придёшь. Проклятая вьюга! А ведь совсем уже весна была.

Борясь с холодом, Патар приплясывал на одном месте. Похоже, и правда, давно меня ждёт.

— Йок с ней, с погодой. Кто там меня убить хочет? Яшка?

Патар глубоко вздохнул и опустил вниз голову.

— Мы с тобой никогда не ладили, — начал он грустным голосом. — И уже никогда не поладим. Прежде я не понимал, какого тебе живётся. Теперь знаю. А ещё знаю, что извинения мои тебе двести лет не нужны. Но я и не прощения просить тебя звал.

Патар придвинулся ближе, и голос его зазвучал по-другому — к грусти прибавились: боль, гнев и страх.

— Яков — страшный человек. Тебе бы одному смерть грозила, так я, может, и не отважился бы влезать во всё это. Чай, ты уже далеко не слабак — умеешь за себя постоять. Только он детвору всю сиротскую вашу спалить в доме собрался. Или сначала передушить, а потом уж спалить. Я этот момент не расслышал. Позапрошлой ночью они с одним старшаком это дело в нужнике обсуждали. Не знаю, как звать — чернявый такой. Годник из четвёртого отряда, но вместе с зимниками сейчас из храма уйдёт — в поход какой-то особый собрался. Так Яков с ним и передал свою просьбу какому-то Жмыху из гильдии.

— Какой ещё гильдии?

Я не узнал свой собственный голос. И дело не в подвывающей вьюге, которую приходилось перекрикивать шёпотом. И не холод стал виной этой дрожи. Не с работы погнать, не дом отобрать… Смертью всех убить! Сжечь в огне! Это какой же надо быть тварью…

— Откуда я знаю? Может, из купеческой. Я дальше слушать не стал. И так сердце едва из груди не выпрыгнуло. Я же у двери стоял. Назад к комнате своей, знаешь, как крался? Лодмур обзавидовался бы. Страха натерпелся — жуть просто. Потом целый день с силами собирался, чтобы тебе рассказать. Знаю, что мне грозит, если вскроется, но потом как дальше жить, про такое смолчавши?

— Спасибо, Патар!

Я положил руку на плечо бывшему недругу и серьёзно кивнул. Тут уже не до наших детских склок, не до старых обид. Он не просил у меня прощения, но оно им получено. Настоящего человека поступок. Не свина.

— Сбереги малых, Кит, — попросил бывший враг. — И себя, что уж там, тоже сбереги. У тебя великое будущее. Вон как меньше, чем за год поднялся. Раньше тебя ненавидел, а теперь горжусь даже. Наш ведь.

— И ты себя береги.

На миг я задумался — а не рассказать ли Патару про его бездонный отмер? Может, это знание ему как-то поможет в дальнейшем? Но сын старосты меня опередил.

— Тогда мир, что ли? — стянув рукавицу, протянул мне ладонь Патар.

— Тогда мир, — в свою очередь сняв рукавицу, стиснул я его руку в своей.

Йок! Что ещё за колючка? До крови укололся.

— Это, что там у тебя?

— Где?

— Да в руке же…

Почему язык во рту еле ворочается? Почему рука, которую хочу поднять к глазам, не слушается? Почему подгибаются ноги, и я падаю в снег?

Бездна! Что происходит?! Я лежу полубоком. Лицо повёрнуто вверх. Снежинки падают на открытую кожу, но я их не чувствую. Я вообще ничего не чувствую! Я даже моргнуть не могу! Зато видеть и думать могу. Это точно не смерть. А также слышу свист вьюги и хруст снега под ногами бросившегося куда-то Патара.

Бес, выручай! Но я даже не знаю, сумел ли я сейчас призвать Ло. Вроде призвал, но как лежал бревном, так и лежу.

Снова слышу шаги. Возвращается! Да ведь он не один!

— А я тебе говорил, что двух секунд хватит, — склоняется надо мной Яков. — Это тебе не абы что. Это с самой Земли яд. Знаешь сколько стоит?

— Так он того? Уже помер?