Беспредел

Как Лерик ни сопротивлялся, Миха был сильнее. Не без зуботычин, но ему удалось втиснуть Валеру в растянутые треники. Нашел для братца застиранную футболку с еле различимым логотипом «КиШа». Сложнее оказалось с обувью – всю ее Миха, похоже, выкинул вместе с мусором. Благо обнаружилась пара стоптанных до состояния коврика тапочек. Живот крутило нестерпимой судорогой, будто кишки взбунтовались против хозяина и теперь собирались покинуть организм любым из двух доступных способов, а если не получится – прорвать мембрану пресса, растянуть пупок и вытечь наружу склизкой сизой массой. Мерзкое ощущение Миха залил стаканом воды из-под крана, перебив гнилостную горечь, идущую из пищевода, привкусом водопроводных труб и хлорки.

Вытолкнуть Валерку за дверь оказалось не менее трудоемкой задачей: толстяк противился до последнего – выл, плевался, царапался. А попав в подъезд, окончательно сник, сгорбился и задрожал.

Снаружи Миха проверил наличность в кошельке – не густо, но на попутку до больницы должно хватить. На улице стало особенно заметно, что от Лерика до сих пор разит с неимоверной силой.

– Зачуханился ты, конечно! Смотри мне, если тебя в машину не пустят… Постой-ка вот здесь.

Миха оставил брата у подъезда, а сам вышел к дороге, вытянул руку. К ночному ветерку примешивалась вонь от стоящих вблизи контейнеров – за несколько часов на жаре мусор из квартиры по-настоящему вспрел и теперь душной вонью привлекал мелкую нечисть: тараканов и крыс, что копошились и дербанили пакеты; казалось, Миха вынес на помойку что-то живое, подвижное.

Вдалеке показались фары. Миха вытянул руку и вдруг почувствовал, как в желудке снова судорожно кувыркнулось. Вдруг ужасно захотелось ссать – что-то изнутри надавило на мочевой пузырь. Миха не услышал, а скорее почувствовал в животе какой-то хруст и щелчки – точно из кокона куколки выбиралось на свет огромное насекомое.

«Но ведь гельминты – не насекомые?» – невпопад вспомнил он школьный курс биологии.

В кишках дернуло так, что Миха от боли обрушился прямо на асфальт. Кажется, его не выкручивало так с тех пор, как ему год назад вырезали аппендицит. Но ведь у человека всего один аппендикс, кажется? Или это заворот кишок? От боли хотелось выть, и Миха завыл, точнее попытался, но не издал ни звука – глотку что-то намертво заткнуло. Казалось, в горло запихали тугих колючих волокон, похожих на шерсть, щетину или… волосы? Когда изо рта, подобно смоле, заструились измазанные желчью черные лохмы, Миха не просто хрипел, а бился в истерике – он узнал эти волосы. А те все ползли наружу, никак не заканчиваясь. Вдруг уже небо царапнуло изнутри. Скосив глаза, Миха с ужасом, через мутную дымку охватившей его дурноты, смотрел, как изо рта вылезают знакомые пальцы с десятками фаланг, как они расширяют себе проход, надрывая щеки и царапая губы ногтями. Нарушая все законы анатомии, выдавливая челюсть из пазов, наружу показалась вытянутая голова, следом – узкие плечи и бледная спина с торчащими наружу позвонками, тощий таз.

Мелькнули пятки, и существо вывалилось на асфальт целиком. Подобралось, выпрямилось во весь рост, зашелестело прелой листвой.

– Ап-петит-ный. Весь ап-петит-ный…

Орать разодранным горлом было больно, но Миха орал из последних сил. Казалось, что как только крик закончится – Голодная приступит к трапезе.

Мимо прошмыгнул коренастый дедок с глазастым хрюкающим мопсом. Миха пытался ухватить деда за ботинок, поймал за лапку мопса, но тот вывернулся, огрызнулся. Миха засипел изо всех сил, но прохожий лишь скривился брезгливо, отшатнулся, едва не сбив с ног жуткую фигуру в полуметре от себя. Не обращая на тварь никакого внимания, тявкнул через плечо:

– Алкота сраная!

И шмыгнул к подъезду. Голодная же поворачивалась к Михе. Медленно, словно наслаждалась производимым эффектом, красовалась в желтом свете фонаря. Каждое движение сопровождалось аритмичным щелканьем – точно у обезумевшей байлаоры с кастаньетами. Меж длинных слипшихся прядей виднелись торчащие тут и там из тела зубы. На концах повисших грудных мешочков голодно щелкали маленькие челюсти – такая же, но вертикальная, располагалась в паху. Вместо клитора похабно болтался длинный серый язык. Впалый живот лип к очерченному кожей позвоночнику, как у концлагерной узницы. Ухмылка растянула многочисленные рты, когда Голодная встала над Михой, расставила тощие ноги и медленно стала садиться ему на лицо. Язык-клитор нетерпеливо метался в вертикальной пасти – оттуда пахло сырым мясом и вечностью…