Беспредел (сборник)

– Блин, я стала такой беспечной… – говорит она. – Привыкла, что отражаюсь везде, кроме очень старых зеркал. Блин… И где ты только нашел эту рухлядь?

Моя кровососка вдруг начинает смеяться. Она хохочет и подпрыгивает на мне, не ослабляя хватку. От вспышки боли у меня снова темнеет в глазах. Они лезут из орбит и, кажется, вот-вот выпадут прямо на Зайкины сиськи, которые прыгают перед моим носом.

Радостно взвизгивая, она говорит:

– А это даже прикольно. Сто лет не чувствовала себя неотразимой.

Неужели вместе с куском печени она отхватила у Смеханыча его искрометное чувство юмора? Зайка перестает смеяться так же внезапно, как начала, и резко меняет тон:

– Зайчик! Ну почему? Если ты знал с самого начала, почему сейчас? Я тебе надоела?

Сиплым шепотом выдавливаю:

– Не надо…

Она меня как будто не слышит.

– Зайчик, ну что не так? Тебе что, со мной плохо?

Это похоже на ссору перед расставанием. Совсем как у обычных сожителей. Только с раздавленными тестикулами и ректальными разрывами. Впрочем, мне как-то приходилось слышать от других что-то вроде «Да я ради нее жопу рву!» или «Она держит меня за яйца!» Кажется, еще немного – и Зайка скажет, что я испортил ей жизнь.

– Зайчик! Ну ведь можно было меня просто бросить! Зачем убивать-то? Зачем забирать мою жизнь?

Почти угадал.

Она продолжает:

– Да еще таким дурацким способом. Я же не верю в Бога. И на его водичку, которой ты испортил мой абсент, мне вообще пофиг. Что ты еще придумал? Крест под подушку запрятал?

Моя королева отпускает свой скипетр и освободившейся рукой разбрасывает подушки на диване. Вдохнув немного воздуха, хриплю:

– Не надо…

Не обращая на меня внимания, моя мучительница тянется куда-то мне за спину. Слышу, как она хлопает ладонью по дивану. Потом раздается треск ткани, и Зайка вынимает из набивки дивана деревянный кол. Она подносит этот фаллический символ расправы над кровососами к своему лицу и внимательно его рассматривает.

Склонив голову набок, она говорит:

– Ух ты! Даже осиновый! – Она крутит деревяшкой перед глазами. – А ты подготовился, мой ушастенький Ван Хельсинг. – Она надавливает острием кола на кончик моего носа – ПИП!

– Знаешь, – говорит она, – я видела киношку про Иуду. Это тот тип, который Иисуса сдал. Сына того самого Бога, чью водичку ты мне в абсент набулькал. – Она снова давит колом на мой нос. – Этот Иуда повесился на осинке и стал вампиром. Представляешь? Вообще, удавленники упырями становятся, а не вампирами, ну да ладно.

Она ковыряет заостренной деревяшкой в клыках, как зубочисткой.

– Так вот, типа поэтому колы из осинки делают. Но это все враки киношные. Что-то такое в осине есть, конечно. Но она скорее расслабляет, чем убивает. Лет двести назад, когда я только стала вампиром, мы эти штуки совсем по-другому использовали.

С игривой улыбкой моя Зайка-вампирка проводит языком по колу снизу вверх. Чувствую, как кровь, которая еще не вся вытекла из моей жопы, приливает к паху. Облизав деревяшку еще раз, моя бесстыжая вампирша берет ее в рот и засовывает до самого основания, закрыв глаза. Потом медленно вынимает, причмокнув губами в конце. Похотливая кровососка приподнимается и со стоном вводит блестящий от слюны кол в себя. Она снова стонет, а я снова чувствую стояк. Елена называет это эрекцией.

Даже истекающий кровью. Даже с яйцами, раздавленными всмятку. Даже накуканенный на ее когтистые пальцы, я дико хочу ее. Настолько она хороша. Ну или настолько я ебанутый. Даже Елена не знает, как такое назвать.

Но в следующее мгновение мой писюн опадает и скукоживается. Он словно хочет спрятаться куда подальше. Потому что моя потрясающая Зайка-вампирка делает финт в стиле той мексиканки из фильма.

Ее кожа сереет и покрывается глубокими морщинами. Курносый носик вваливается в осунувшееся лицо и сопит двумя черными дырками. А пухлые губки сдуваются и вытягиваются в пасть до ушей, полную желтых кривых зубов.

Глядя на два обвисших до пупка мешочка, которыми стала ее грудь, думаю, что лучше бы мои глаза вывалились из орбит, когда эти сиськи еще были надутыми и задорно прыгали перед моим лицом.

Эта мразь сидит на моей ноге и конвульсивно дрыгается, издавая клекот.

– Ку-ку, мой мальчик! – говорит она с интонацией фрекен Бок.

Снова юмор от Смеханыча. Интересно, она начнет так же жестко бухать?

Мгновение, и Зайка снова принимает привычный мне вид. Даже клыки уменьшаются и зрачки становятся обычного размера.

– Зайчик! – говорит она, сделав бровки домиком. – Ты так загнан на внешность. На свою и на чужую. Бубнишь постоянно свое: «Это ж надо так любить… Что?» – изображает она меня. – Ты совсем не хочешь принимать ни себя, ни мир вокруг. Внешность не главное. Скоро всем будет плевать на нее. Мир меняется. Но ты, как старый дед из глухой румынской деревни, совсем не готов к переменам. Совсе-е-ем!

Перемены и возможности. Словно Смеханыч говорит Зайкиным голосом. Слушать это почти так же невыносимо, как чувствовать ее когти внутри.

Зайка глубоко вздыхает.