Беспредельный тупняк

Мгновение, и я уже стою на кухне, посыпая сахар на мандарин, о чём неоднократно пожалел, думая, что косточки в нём мне будут не помеха. Телефон мною был поставлен на зарядку, и при получении электрического контакта восторженно им было объявлено наличие в потаённых карманах его естества 86%. Пока включался телефон я доел мандарин, обвёл языком свои зубы и понял, что задняя часть одного из передних зубов лишилась своей пломбы, кою я озабоченно перемолол с косточками мандарина и хрустящими гранулами сахара. Я пожалел теперь и о том, что не купил пива.

В целом не так всё плохо, как отвратительно, и я могу это назвать именно отвращением, так как не вижу ничего в отвратительном плохого, – всё отвратительно как я не понимаю ничего: моя голова начала предательски чесаться, предвосхищая мысли о надвигающихся акне, которые покроят моё лицо.

Я обратился к зеркалу, и действительно, контрастно-красная кожа лица вызвала что-то похожее внутри себя на злейшего врага моей эстетики: под режущим эпидермис светом я увидел назревающие лица покойных оппозиционеров, бледностью и отвратительностью которые тешат власть имущих. Почему-то все несогласные имеют проблемы с кожей, так по крайней мере мне представилось, и я, успокоившись над неизбежностью, отвернулся. С успокоением вернулся и голод.

Часом позже свет перешёл на гирлянды, а значит и жилое пространство стало солидарно с огнями улиц, и заносимая приоткрытым окном прохлада успокоила моё расцарапанное лицо. В Москву снова вернулся холод, с ним же улицы силой задорной метели покрылись новыми обязательствами для дворников, а стоящий в окне усеянный деревьями горизонт приобрёл родные сердцу черты его биения.

Танец чёрных ножниц завершил свой ход в моих руках, я на весу порезал зелёный лук в сваренную гречневую лапшу, заправленную кабачковой икрой из консервированной банки, расковырянной широким кухонным ножом. В ограниченной балконом студии я приземлился на грохочущую сторону дивана, держа в руках полуторалитровую кастрюльку с ужином, и преобразил пространство музыкой с телевизора.

Беспредельный тупняк

Утром меня пришли фотографировать.

Я лежал на полу пустого балкона практически голым. Сущностно-холодная плитка жадно пожирала тепло моих конечностей, от чего я периодически возвращался в комнату за очередной рюмкой коньячной настойки на какао-бобах, запивая её ещё недобродившей брагой из ушедшей с рынка аутентичной колы. Опрокидывая рюмку, взгляд мой снова возвращался к застеклённому балкону, который по мере возможного закрывал всю процессию катарактными испаринами. Пара троек шагов, и я снова лежу объектом для домашнего задания, циклясь от холода на своём дыхании, не думая об объективе, заинтересованного в пластике.

В магазине продавцы мне жмут руку.

Их улыбка обращённая в мой адрес не та принятая вежливость, которая присуща культурам культов продаж. Они знают, что знают обо мне слишком много, достаточного, чтобы позволить себе такое неформальное взаимодействие, когда даже не знают моего имени. На других точках обыкновенно у меня не спрашивают паспорт, но именно здесь, когда на работу приходит новый сотрудник, эта труппа продавцов заранее предупреждает, что со мной можно не соблюдать такую строгую законодательную обязанность.

Стоя в одном из бюджетнейших магазинов во всей России, на который, кажется, почти никогда не сваливается бремя выпадающей на мою юность экономической импотенции неругаемой родины, вдоль деревянных коридоров конфетных стеллажей, в руку мою попадает ровно литр и целых тридцать пять миллилитров в придачу пшеничного нефильтрованного, оплаченного на кассе с карты проставившейся за работу персоны, игнорировавшей мою наготу ранее в фотоаппаратной призме. Когда мы зайдём в лес, персона наверняка воплотится в хорошего знакомого, с которым в чаще лесного пассажа во тьме хвои мы проберёмся до ещё одного магазина новостроенной замкадной окраины, а пока она лишь стоит рядом, на площади у кассы в несколько квадратных метров, занимая пространство магазина. Она вспомнила, что ей нужны неизвестные мне сигареты, продающиеся в табачке напротив выхода из алкомаркета, и потому сейчас заливает лужами пол вместе с десятком упёртых друг к другу в кишечной очереди простых постсоветских работяг.

Через дебри дутых курток мы пробираемся к выходу, и пластмассовая дверь с полпинка отлетает от моего умеренного толчка боком. С пол-оборота я встал в межмагазинном холле.