Бесприютный

-- Братцы... старички... Габерната... могу! Все расскажу, как и што... штобы знал!

Толпа весело гудела.

-- Ерой... ха-хха-хха!

Микитич ударял себя в грудь.

-- Ослаб Ермолай Микитич... А когда церковным старостой был, архереев встречал... в синем кафтане... и медаль была... вот тут. Покойник Макарий владыка на голову руку возложил: ты, говорит, человек хороший, Ермолай Микитич, ты, говорит... человек... хороший...

Микитич расчувствовался и заплакал.

И среди шумного хохота толпы он все повторял:

-- Человек, говорит... хороший...

Он возвысил молящий голос, все еще пытаясь подбирать шутливые слова.

-- Братцы... горю! В нутре солома пылает, а в голову чад идет.

-- Малюсенькую, братцы... кто в Бога верует... поднесите!

Тут староста сердито крикнул:

-- Не мешай общественному делу!

Микитич кланялся ему.

-- Я што ж... ништо я...

-- Уходи!

-- Иван Макарыч... поверь Богу...

Микитич кланялся старикам.

-- Братцы! Горит... православная душа... погибает! Вспомните Микитича... Ермолай Микитича, братцы! Был, братцы, Ермолай Микитич... никому отказу не было...

Он страдальчески царапал грудь, еще более разрывая рубашку.

-- Горю... народ православный!

Мужики хохотали.

Кто-то крикнул.

-- Доколе будет комедь!

Мужики зашумели.

-- Здесь не кабак, а сход. Уходи, не мешай.

-- Братцы!

-- Уходи!

Внезапно Микитич опустился на колени.

-- Спасите! Погибаю... горю...

Крик его походил на вопль.

-- Нутро разрывает!

Мужики уж начинали сердиться.

-- Ну, што с ним делать, с анафемой?

-- Староста!

-- Отдай распоряженье.

Староста распорядился.

-- Полугаров... уведить этого пьяницу!

Дюжий сотский выступил из толпы и положил на плечо Микитича свою тяжелую лапу. Но Микитич с внезапной силой оттолкнул его, вырвался, отбежал на нетвердых ногах... и внезапно мутный, яростный гнев охватил его. Смешно прыгая, вытягивая к старосте руки, он, при общем смехе, принялся выкрикивать.

-- Ты! Ты... ты! Меня... Ермолай Микитича... пьяницей! Ты... ах, ты... бабья застежка!

Полугаров погнался за Микитичем тяжелыми прыжками. Но Микитич не давался ему. Он с юркостью бегал вокруг толпы, лохматый, нелепый в своих отрепьях.

-- Нет... постой! -- кричал он, -- я тебе все выскажу... все! Забыл, кто в люди тебя вывел? Все я... я... Ермолай Микитич! А ты што со мной сделал? Смотри... смотри!

Он рвал на себе остатки рубахи, обнажая тощее тело.

-- Смотри, застежка бабья... любуйся!

-- Взять! -- орал староста.

И топал ногами на крыльце.

Старики смеялись и ругались.

А Микитич все ускользал от Полугарова и кричал старикам:

-- Смеетесь? И вы... и вы ему помогали топить меня, псы окаянные! И вы... предатели! Кто меня разорил? Кто съел меня? За ваши же общественски деньги восставал я на него, грабителя... а вот он што со мной сделал, гляди! Што! Не смеетесь больше? Зазрило? Кто в голодный год с меня все долги взыскал... а недоимки... скот распродавал! По закону ништо? Ништо по правде сын в солдаты пошел? Больной-то! Помер там... погиб... сын мой! Все он... он... он со старшиной обделали. А вы где были? А вы што смотрели? А теперь я... пьяница? Ха!

Он все убегал от Полугарова.

И как будто вырастал над толпой и поднимал кверху руки.

-- Псы вы!

Полугаров, наконец, поймал его.

Но Микитич с бешеным визгом ударил его в живот. Полугаров разжал руки, отшатнулся и упал. Микитич отбежал и кричал уже издали.

-- Остатьню избу отбрал... и бабу сманил! Все взял!

-- От тебя уйдешь, -- кричал староста с крыльца, -- заткнул бы глотку-то... в куфарках она у меня.

-- Знаю... бабья застежка!

Он стоял уж над самым обрывом.

-- Все вы, все вы, -- кричал он слезным криком, -- будьте прокляты от меня... на веки вечные... от меня... Ермолай Микитича... бездомного... божьего! Будьте прокляты... Иуды!

Мужики волновались.

Шум стоял невероятный.

Полугаров несся к Микитичу саженными шагами. Но судьба опередила Полугарова. Внезапно перед Микитичем серый мир превратился в черный и враз загорелся, вспыхнул багровым, палящим пламенем... и из пламени этого прямо на него мчался саженными прыжками громадный, страшный черный зверь с оскаленными зубами.

Микитич отчаянно закричал.

Отступил.

И исчез под обрывом.

...Весь сход бросился к круче.

Тревога охватила село.

Со всех сторон бежали люди к реке. Подобрав полы ветхого подрясника, торопливо бежал батюшка, за ним несся поджарый псаломщик. Из всех ворот выскакивали люди, кто с чем, громко и тревожно переговариваясь.

-- Невод тащите! -- кричал кому-то в улицу высокий и худой мужик, -Павла Павлыч... багры не забудь!

-- Кто-о? -- неслось откуда-то.

-- Багры-ы...

Берег запрудили мужики и бабы.

Быстробегущую поверхность реки бороздили лодки. Забрасывали сети, щупали баграми.

-- Кузьма-а! -- неслось по реке, -- заводи глубже... вправо, вправо!

-- Ле-ве-е-й...

-- Держи к заводи!

Невод закидывали, вытаскивали, пыхтя и захлебываясь, щупали веслами, баграми. Среди гомона на берегу батюшка с растерянным видом кричал.

-- Ну-ко, ребятушки!.. Благословись... еще разок! К кустам-то, к кустам... Ониси-и-м!

-- О-о-о! -- неслось по реке, не умолкая, вспугивая уток по камышам.