Бессарабский роман

В 1965 году здесь сидел, волнуясь, студент местного музыкального училища, который станет композитором Догой, знаменитостью и активистом национал-освободительного движения и многое сделает для того, чтобы оба берега Днестра столкнулись в гражданской войне. Дога волновался. Девушка, которую он пригласил в кино, не пришла, хоть Евгений явно дал ей понять, что это может быть больше, чем просто свидание, и даже готов был руку и сердце ей предложить. Русская сучка.

В 1970 году на это сиденье опустился – и с радостью, потому что еле свободное место нашел, Папа Второй, который смылся с лекции в университете, чтобы посмотреть любимый фильм про индейцев с отважным югославским краснокожим в главной роли. Зацепил ногой соседку. Извинился. Та с очень независимым видом кивнула, прощая. Тоже прогуливаешь, спросил Папа Второй, опознав свыкшимися с темнотой глазами сверстницу с соседнего факультета.

В 1955 году здесь сидел сам Косыгин, которого пригласили в Молдавию, чтобы продемонстрировать, каких небывалых успехов достигла республика, еще пару лет назад загибавшаяся от голода. Кинотеатры строим!

Сейчас сиденья нет, есть только маленький камень, и из-под него выбегает, смешно семеня, мышь и принюхивается, уставившись носом в сторону несуществующей уже стены. Виден город. На переднем плане – дом, где вот уже пятый год живет с семьей писатель Лоринков, которому посчастливилось приобрести жилье в чудесном месте у парка в период низких цен. Мышь – прямой потомок той самой мыши, которая совершила путешествие с Колумбом и даже погрызла кусок карты, купленной Адмиралом у пьяного кормчего за три года до Путешествия. ДНК. Если бы эта мышь попала в программу изучения ДНК мышей, о которой читал и над которой посмеялся писатель Лоринков, то ученые бы установили, что она прибыла сюда из Латинской Америки, а туда – из Испании, а в Испанию, в свою очередь, из Стамбула, куда ее предки попали с португальскими евреями, покинувшими страну по велению христианнейших государей.

Мышь – молдаванка с невероятной богатой родословной, но разве не одна она на всех мышей мира, как одна на всех людей мира родословная от Адама и Евы, перестает принюхиваться и опускает мордочку, что-то подхватывает с пола, грызет. Стремительный бросок. Это кот с неизвестной нам родословной – но, безусловно, единой на всех кошек мира, – бросается из-под другого камня на грызуна и моментально приканчивает, перегрызая шею. Не до игр. Животное слишком голодно, чтобы мучить мышь, то притягивая к себе за хвост, то подбрасывая в воздух ударом лапы. Кот, мерзко и утробно урча, оттаскивает мышь в подвал, чтобы сожрать тайком от десятка других кошек, только и ждущих момента, чтобы отобрать еду. Небо темнеет. Начинает накрапывать.

20

Котовского привозят в кишиневскую тюрьму, которую разрушат спустя каких-то два года, и она останется только на фотографии – черно-белом снимке, честь откопать который среди городских архивов выпадет тогда еще не писателю, а просто журналисту Лоринкову. Белое здание. Простейшая побелка, два башни по краям, а между ними большая стена, скорее прямоугольная, чем квадратная, и на фото перед тюрьмой – поле. Оно станет республиканским стадионом, и на нем в 1993 году сборная Молдавии дебютирует в мировом футболе, обыграв со счетом 3:2 команду Уэльса, и юный Лоринков, сидящий в пятом ряду сектора «Б», на радостях выпьет бутылку шампанского прямо на трибунах, полностью забитых, и на следующее утро встретит первое из ста тысяч своих похмелий. А в 1917 году – два жандарма. Стоят, вытянув руки по швам, и очевидно, зачем фотограф велел им встать на поле рядом с тюрьмой, – чтобы было понятно, что же это за здание, ведь впечатления тюрьмы кишиневская тюрьма вовсе не производит. Просто здание. Котовский глядит на него, когда повозка подъезжает к тюрьме, и уже внутри, во дворе, с улыбкой приветствует надзирателей, хорошо ему знакомых. Снова Гриша. На этот раз, понимают и он и надзиратели, путь из тюрьмы ему один – в могилу, бежать не дадут, он уже всех в этом крае достал, он пария, никто, поэтому Котовский в душе признает бесполезность всяких попыток бежать, его история кончилась. Заселяют в камеру.

Григорий находится в одиночке, конечно же, и вход в камеру охраняют двое вооруженных часовых, которые сменяются каждые пять часов, чтобы глаз был свежий. Котовский выдохся. Он это прекрасно понимает, так что даже не пытается примериться глазом к окнам, дверям, решеткам, и вообще, хотя бы в воображении, сбежать из заключения. Полный проигрыш. Что самое обидное, Котовский узнает от надзирателей, что особого интереса к нему общество не выказывает, – теперь новые герои, поговаривают что-то о политике. Посещений нет. И не потому что они запрещены, – просто к Григорию никто не приходит, не стучат в двери его камеры восторженные девицы, подкупившие надзирателей, не приходят ученые исследовать наклонности Знаменитого Преступника. Не увещевают попы, не, не, не… Остался один.