Бессарабский роман

В двадцать лет он часто думал о том, что у него есть лазейка: брошу все и поеду в Мексику, буду бродяжничать, а то подамся на Галапагосы спасать гигантских черепах, а может заплутаю в джунглях и стану вождем какого-нибудь слаборазвитого племени, кокетливо думал писатель Лоринков. Много думал. До тех пор, пока жилистая рука судьбы не взяла его за шкирку и не ткнула лицом в то, для чего он и был рожден. Писательство. Зрелище завораживало. Перед лицом его проплывали мириады видений, он нырял в цветные фантазии и выныривал из них, как расшалившийся дельфин; он видел огромные несуществующие города, он просыпался посреди ненастоящих полей сновидений. Книги писал.

Сейчас он, повторимся, думает о смерти не реже, чем когда-то о предназначении. Улыбается. Сдается мне, часто думает писатель Лоринков, смерть и есть мое предназначение, и костлявая ласково улыбается ему из-за левого, где, как известно, и хоронятся темные силы, плеча. Отцу все равно. С тех пор как у Лоринкова появились дети, он боится смерти исключительно в утилитарном смысле, его беспокоят лишь технические моменты. Будущее детей. Экзистенциальная сторона происшествия, которое случится с ним неизбежно, – о, куда неизбежнее теоретической возможности спасать черепах на Галапагосах, ухмыляется Лоринков, – его не волнует.

Я умру. Этого достаточно, считает писатель Лоринков, напоминая себе об этом утром и вечером, днем, в ванной, на улице и дома, и даже ночью, когда он просыпается из-за чересчур громкой музыки в диско-баре по соседству. Воды захотелось. Он идет на кухню и, прислонив лицо к стеклу, глядит на чернеющую улицу, ожидая рассвет, – он знает, что уже не уснет и утра лучше дожидаться стоя. Он и стоит часа два, пока небо не посерело и над парком не начинают кружиться вороны, выбирающиеся с ночевки в город. Город просыпается. Писатель Лоринков ставит чайник на плиту, идет в ванную и глядит на себя в зеркало. Крупное лицо с большими глазами, усы и бородка, которые каждую неделю ровняет ему машинкой жена, и тени под глазами, а дальше он себя рассмотреть не успевает, потому что в дверь стучат. Дом проснулся.

28

После разгона Великого Национального собрания дела у одного из депутатов, Дедушки Первого, идут в гору, а начинается все с того, что на выходе из здания его окликают и просят подписать какой-то лист. Подмахивает не глядя. Солдаты, окружившие парламент, который и не парламент, а так, смех один, простое четырехэтажное здание с просторным залом, в котором стулья поставлены кое-как, косятся на депутатов. Гребаные бессарабцы. Но приказ есть приказ, так что после подписи каждому депутату, ошалевшему от столь быстрой смены событий, вручают некоторую сумму денег, и не находится ни одного, кто бы отказался. Дураков нет. Взятки гладки, они всего лишь случайные горожане, которых румыны набрали сюда для того, чтобы придать вид законности случившемуся фарсу, который…

Сосед шепчет. Дедушка Первый поворачивается и громко спрашивает, чего это он разводит тут агитацию, и сосед бледнеет, отчего всем становится совершенно очевидно, что волосы у него чересчур кучерявые и подозрительно черные. Жид затесался. Первый расстрел депутата Великого Национального собрания проходит быстро – солдаты просто вытаскивают упирающегося мужчину из толпы вспотевших, уставших и мечтающих о том, чтобы разойтись по домам, депутатов и приканчивают у стены. Закалывают штыками. Это и расстрелом-то называть нельзя, думает Дедушка Первый, на которого эта смерть, уже десятая по счету и произошедшая у него на глазах в этот день, никакого впечатления не производит. Поделом вору мука. Кто знает, не крикни громко Дедушка Первый про агитацию, может прикончили бы у стены его, а не этого несчастного жида, который, кажется, вовсе и не жид никакой, а самый что ни на есть грек, Анестиди, кажется, его фамилия, и Дедушка припоминает историю, вроде бы случившуюся давненько с дочкой грека и Котовским. А может, слухи.

Дедушка Первый ошалело покачивается, стоя в очереди депутатов, подписавших Декларацию о присоединении к Румынии, – получает после получасового ожидания деньги и выходит на улицу, с облегчением чувствуя ветерок, задувающий за воротник. Фрак забыл вернуть. Дедушка Первый поворачивается к зданию Собрания, но, постояв несколько минут и глядя, как из дверей выскакивают один за одним измученные люди, машет рукой. От греха подальше. Спешит к знакомому торговцу, у которого оставил деньги и повозку, спешит поделиться новостями, после чего выбирается потихоньку из города.