Бессердечная Аманда

Наконец она вручает мне готовый репортаж, три страницы; его придется нещадно сокращать, а это будет не просто. В репортаже говорится об усталых «вождях пролетариата» на трибуне, самое заветное желание которых состоит в том, чтобы их оставили в покое, и о людях, которые шествуют мимо трибун только для того, чтобы их тоже оставили в покое. Те очень немногие, что и вправду испытывают восторг, кажутся инородными телами, они своими высокими чувствами нарушают плавное течение мероприятия: как только они разражаются «спонтанным» ликованием, на них начинают оглядываться, и у блюстителей порядка сразу же оживают глаза.

Если бы не грипп, я бы расцеловал Аманду. Представляю себе хор похвал, которым меня встретят в редакции. Я говорю: как же эта бедная страна переживет такой репортаж? Она отвечает: и очень даже хорошо, если не переживет.

14 мая

Мы пригласили в гости старика адвоката и его жену. Их фамилия Коломбье. Аманда готова встать на уши, чтобы поразить их воображение ужином, приготовленным по самым изысканным рецептам. Мне пришлось целый день мотаться по Западному Берлину в поисках перепелиных яиц и свежих ананасов. Когда я спросил, нельзя ли обойтись консервированными ананасами, мол, старикан все равно уже ничего не чувствует, она возмутилась: ты что, не понял, что этот «старикан» — тонкая шелковая ниточка, на которой висит наше дело? Супруги Коломбье похожи на состарившихся брата и сестру — у них одинаковые круги под глазами; ни дать ни взять — парочка сенбернаров. Госпожа Коломбье такой же толщины, как и ее муж, на ней красный брючный костюм, в котором она похожа на отборный, мясистый помидор.

Аманда тактично не торопится с деловой частью встречи, она ведет светскую беседу. Она спрашивает, не гугеноты ли их предки. Ответ их напоминает комический дуэт в кабаре: ни одному из них не удается закончить начатое предложение, не будучи прерванным на полуслове. Каждый торопится уточнить, дополнить, поправить другого или просто сформулировать мысль иначе. Вы имеете в виду нашу фамилию? Нет, нет, мы не гугеноты, мы евреи. Мы не евреи, у нас еврейское происхождение — вы понимаете разницу? Мы не едим кошерную пищу, мы представления не имеем о молитвах; оба наших младших сына так и выросли без обрезания. Если вы католик и порвали с Церковью, то вы уже не католик. У нас, евреев, это, к сожалению, не так. Поэтому я простоты ради и сказал, что мы евреи. Но все равно, до нашей эмиграции во Францию мы носили фамилию Таубер. Представьте себе: мы два года жили в хлеву. Это был не хлев, а сарай. Это было что-то среднее между хлевом и сараем, но кому это интересно! Если у вас и днем и ночью нет других занятий, кроме как мерзнуть и отгонять мух, то вы поневоле задумаетесь о второй, новой жизни. Что мы могли изменить, чтобы обеспечить себе более безопасную жизнь? С языком у нас, как вы слышите, проблем не было — я учился в Гейдельберге. А я в Берлине; с носами тоже ничего сделать было нельзя. А вот имя можно было изменить. Таубер не так жутко похоже на еврейскую фамилию, как, скажем Файльхендуфт. В нормальные времена они спокойно могли бы сойти за обыкновенную немецкую пару. Но тогда в каждом ухе вдруг появился такой фильтр, в котором мгновенно застревали любые еврейские песчинки. Да еще этот певец Рихард Таубер; вы его уже, наверное, не знаете. Он в то время был знаменитостью. Из-за него-то все и обратили внимание, что Таубер может быть еврейской фамилией. Короче говоря, в конце концов мы остановились на Коломбье. Не спрашивайте, сколько усилий стоило преодолеть сопротивление бюрократов. Не только усилий, но и денег. И не только немцев, но и союзников. Мы же не могли рассказать им то, что рассказываем вам. Нужно было раскопать свои французские корни. Сначала выдумать, а потом раскопать.

Только к концу ужина Аманда наконец задает вопрос, ради которого мы их, собственно, и пригласили. Несколько дней назад звонили из Министерства внутренних дел. Какой-то безымянный сотрудник выражал недовольство по поводу того, что из ее документов не явствует, желает ли она сохранить гражданство или намерена принять гражданство ФРГ. Необходимо ее письменное заявление по этому пункту. И вот Аманда хотела бы теперь выяснить две вещи: как следует расценивать этот звонок — как хороший или плохой знак? И какой лучше дать ответ — положительный или отрицательный?