Бессердечная Аманда

Вперед! — командую я сам себе. Аманда, ругай меня покрепче. Вам, наверное, нетрудно будет представить себе, начинаю я, что мы, радиокорреспонденты, стараемся всегда быть готовыми к непредвиденным ситуациям. Нам часто совершенно неожиданно сам плывет в руки ценный материал, и без соответствующей готовности его легко можно упустить. С подобной проблемой сталкиваются и фотографы. Соответствующая готовность — это не только психологическое и физическое состояние, но еще и хорошее техническое оснащение. Поэтому я всегда ношу с собой маленький диктофон — вы не представляете себе, сколько интереснейших записей я в свое время прошляпил, забывая эту штуковину дома! Но на ошибках учатся. Мне продолжать или этого достаточно?

Я показываю ему крохотный диктофон. Я купил его вчера за шестьсот марок. У него необыкновенно чувствительный микрофон. Дома я с помощью наждачной бумаги и нескольких капель растительного масла придал ему бывалый вид, чтобы он не выглядел таким откровенно новым. Пока все идет как надо. Клаузнер не прикасается к нему, хотя я с готовностью протягиваю ему магнитофон; похоже, он его совсем не интересует. Для него такие штуковины не новость. Если вы обратили внимание, продолжаю я, в прошлый раз, на Унтер-ден-Линден, я все время держался слева от вас — как вы полагаете зачем? Он что внутри нет кассеты.

Одним словом, господин Клаузнер, я позволил себе записать наш маленький разговор и с дорогой душой пущу его в эфир. Качество записи, конечно, нельзя назвать идеальным, но думаю, радиослушатели простят мне небольшие помехи ввиду того, в каких сложных условиях производилась запись. На пленке отчетливо слышно почти каждое слово, и вы увидите — общественный резонанс, несмотря на все помехи, будет велик. Какое мне дело до выражения его лица, — что там на нем отразилось: досада, растерянность или страх! Не хватало еще, чтобы я жалел этого типа. Я даю ему время переварить информацию и представить себе последствия его бездарной попытки завербовать меня — последствия для его карьеры. Потом перехожу ко второй части, без которой первая была бы не более чем пижонством. Клаузнер, судя по всему, тоже не прочь послушать продолжение.

Итак, наш разговор будет передан по радио. В Восточном Берлине, конечно, закричат: все это ложь, провокация! Я выступлю в прессе с заявлением, что это чистая правда, — две взаимоисключающие точки зрения. Он, Клаузнер, конечно, знает, что мировая общественность предпочитает верить западным героям, а не восточным папуасам. Мне не надо будет ничего делать, скандал разразится сам по себе. И чья репутация пострадает — моя или его? Однако безвыходных ситуаций не бывает, говорю я. Появление радиопередачи в эфире не так уж трудно предотвратить. Цена моих усилий — всего-навсего выездная виза для госпожи Венигер. Как только она пересечет границу, все участники этой истории тут же забывают о происшедшем, он может положиться на мое честное слово.

Я умолк, и весь мой оптимизм сразу улетучился. Мы проходим еще несколько метров; я не ожидаю от Клаузнера немедленного ответа — решение будет приниматься на более высоком уровне. Я не разбираюсь в иерархии офицеров службы безопасности, но предполагаю, что его место где-то чуть выше младших чинов, у него, скорее всего, нет даже собственного кабинета.

На пересечении двух аллей он молча поворачивает в сторону и уходит, ни разу не оглянувшись. Я в этом районе плохо ориентируюсь, моя машина стоит где-то на противоположном конце парка, в зоне запрета парковки. С момента нашей встречи у фонтана он произнес лишь одно-единственное слово: «Итак?» Мне слышится тиканье бомбы с часовым механизмом.

13 июля

Я вынужден посвятить Аманду в эту историю. Она постоянно спрашивает, что со мной происходит, я постоянно, с каждым разом все менее убедительно, отвечаю: ничего. В конце концов я обнимаю ее за плечи и рассказываю ей все от начала до конца.

Она воспринимает услышанное на удивление спокойно, словно желая убедить меня в том, что с моей стороны было ошибкой действовать, не посоветовавшись с ней. Она бы на моем месте просто сказала нет, спокойно и без всяких комментариев. Не потому, что это кажется ей умнее, а потому, что просто не сумела бы иначе. Может, мое поведение было более конструктивным и обнадеживающим; во всяком случае — более мужским. В ее глазах опять заплясали искорки иронии. Потом она уже серьезно говорит: неизвестно, что у них перевесит — страх перед скандалом или злость по поводу шантажа.

Похоже, она плохо себе представляет то состояние, в котором я провел последние несколько дней. Прошлой ночью я вдруг представил себе жуткий исход моих состязаний с властями: Аманда остается здесь, а меня высылают из страны. Главное — не думать об этом, главное — не думать. Когда срок моего пребывания в Восточном Берлине закончится, все решится так или иначе, а опыт учит, что полагаться на доброе сердце партии по меньшей мере наивно.