Бессердечная Аманда

Я спрашиваю вас, господин адвокат: если ценой благополучного и спокойного существования является готовность держать определенные мысли при себе и воздерживаться от определенных поступков и если человек платит эту цену — то это и в самом деле раболепство? Аманда, во всяком случае, утверждает, что так оно и есть, я же считаю, что если человек отказывается платить, то за этим чаще всего кроется жажда значимости и склочность. Тем более что лично мне эта цена никогда не казалась такой уж высокой. Кем же надо быть, чтобы свои личные, зачастую вредные сомнения считать барьером, через который надлежит прыгать всем остальным?..

Я никогда не упрекал Аманду в том, что она практически ничего не зарабатывает, но и особого восторга от этого, разумеется, не испытывал. Мне нет нужды объяснять вам ту связь, которая существует между малым количеством с трудом опубликованных ею статей и большим количеством ее претензий, высказанных в адрес нашего государства. Я, честно говоря, завидовал мужьям, чьи жены работали и приносили в семью почти столько же денег, сколько и муж. Ничего страшного бы с нами не случилось, если бы и мы могли позволить себе чуть больше материальных благ, чем имели. Но я тем не менее не жаловался на недостаток трудового энтузиазма у Аманды. По-видимому, большинство ее ненапечатанных статей было отвергнуто не без основания. Это вполне понятно, думал я, если человек, несмотря на свой незаурядный интеллект, все же не годится для тех задач, которые ему надлежит выполнять.

Прошло немало времени, прежде чем я начал терять терпение. Она уже почти не пыталась раздобыть заказы, она даже вычеркнула в своей записной книжке телефоны редакций. Это при том, что я далеко не Рокфеллер. Судя по всему, она поставила крест на своей профессиональной деятельности — в двадцать шесть лет от роду. Вместо работы она окопалась в своей комнате и строчила какие-то тексты, о которых ничего мне не рассказывала. Когда я однажды поинтересовался, следует ли мне считать себя мужем писательницы, она ответила, что это еще не свершившийся факт, но не исключено, что так оно и будет.

Вы чувствуете высокомерие, которое кроется за этими словами? Она хотела дать мне понять, что в те высокие сферы, где проходит ее истинная жизнь, мне, простому смертному, нет доступа, потому что я все равно там ничего не пойму. Сколько бы я ни пытался затрагивать эту тему, она неизменно уклонялась от разговора. Разумеется, она никогда не говорила: «Тебя это не касается». Один раз она, видите ли, была не готова к разговору на эту тему, в другой раз заявила, что предмет ее труда настолько нежен и хрупок, что она боится разрушить его праздной болтовней. Потом прибегла к самому испытанному способу защиты — нападению. Мол, ее репортажи и статьи никогда меня не интересовали, откуда же вдруг этот настойчивый интерес? Ее самомнение и спровоцировало меня на то единственное замечание о зарабатывании денег, которое она услышала от меня за все время. Мне глубоко импонирует, сказал я, что она старается расширить свои творческие горизонты, но еще большее впечатление на меня произвела бы попытка внести хотя бы скромную лепту в наш семейный бюджет, пусть даже и более прозаическим способом, чем литературное творчество. Она могла ожидать от меня чего угодно, но только не язвительной иронии.

Ее высокомерие заключало в себе что-то почти мучительно-болезненное. Не только потому, что любому нормальному человеку неприятно, когда на него смотрят свысока; на каком-то этапе мне ее повседневное поведение, которое ведь не всегда было высокомерным, стало казаться искусственным. Я чувствовал эту полупрезрительную снисходительность даже тогда, когда она была приветлива. Приветливость, думал я, — это всего лишь маскировка. Возможно, мне все это просто мерещилось, но и в этом случае виновата была бы Аманда. Я никогда не считал себя кем-то особенным, я никогда не испытывал сожалений по поводу своей заурядности. Пока не попал в лапы к Аманде. Пока она не принялась вдалбливать мне, что нет на свете более страшного порока, чем быть как все, то есть обыкновенным, нормальным человеком. Правда, она никогда не прибегала для этой цели к словам, которые, например, можно записать на магнитофон или зафиксировать на бумаге. Ее метод заключался в использовании взглядов, жестов, капризов, поцелуев и отказа от поцелуев и т. п. Если бы я спросил ее, почему ей внушает такое отвращение все обыкновенное, нормальное, она бы наверняка удивилась: ты о чем? Я тебя не понимаю.