Бессердечный

– Бред! – пробормотал я. – Это все какой-то бред! Где тогда Елизавета-Мария?

– Вот это я и хочу у вас узнать!

– Хорошо, хорошо, – несколько раз повторил я. – Елизавета-Мария обладает талантом убеждения, но как я мог убедить ее пойти на это преступление? Я-то подобным талантом не обладаю!

– Она увлеклась вами, вы вскружили ей голову.

– Я?

Главный инспектор посмотрел на мою помятую физиономию, излишне угловатую и носатую, перевел взгляд на заляпанную грязью одежду и вздохнул:

– Никогда бы не подумал, но факты говорят об обратном.

– Улика! – рассмеялся я с нескрываемым сарказмом. – Разумеется, у вас есть неоспоримая улика! Как я мог забыть!

– Именно так, – придвинулся Фридрих фон Нальц, и на меня повеяло лютым жаром. – Вы не могли знать, что Елизавета-Мария вела дневник. Она записывала там все свои сомнения и колебания. При обыске комнаты я отыскал ее записи и немедленно объявил вас в розыск. Третья ваша ошибка, виконт!

– Бред, – выдохнул я, чувствуя, как немеют от ужаса кончики пальцев.

Я не понимал, что происходит. Просто не понимал.

Елизавета-Мария, влюбленность, дневник, кража формулы…

Это все просто не может быть правдой! Мне это снится!

Я заставил себя успокоиться и спросил:

– В дневнике упоминается мое имя?

– Неоднократно.

– И Елизавета-Мария писала, будто любит меня?

– Да.

– Верится с трудом, – усмехнулся я и, поскольку главный инспектор промолчал, сам спросил у него: – Это точно ее почерк?

– Вне всяких сомнений.

– Могу я взглянуть?

– С какой целью?

– Не поверю, пока не увижу своими глазами.

– Думаете, я блефую? – горько улыбнулся Фридрих фон Нальц и достал из кармана пухлую книжицу в пурпурной обложке с оторванным серебряным замочком. – Что ж, смотрите!

Главный инспектор поднес дневник дочери к моему лицу и раскрыл его на нужной странице.

Наш роман начался на весеннем балу, где я прочитал Елизавете-Марии поэму, написанную Альбертом Брандтом. Роман развивался стремительно, мы виделись почти каждый день, а после встречи на ипподроме впервые провели вместе целый вечер. О своем преступном замысле я поведал в последнюю встречу, в цирке. Елизавета-Мария ответила согласием. Мы должны были бежать в Зюйд-Индию.

Что самое печальное, почерк во всех записях – сделанных и год назад, и позавчера, был совершенно одинаковым. Это писала Елизавета-Мария, но какого черта? Что за жуткий розыгрыш она затеяла? Кто ее об этом попросил?

– Это все неправда, – прямо заявил я.

– Вы не встречались с моей дочерью?

– Виделся с ней в городе пару раз, – сознался я, – но мы никогда не проводили много времени вместе. Обычно даже не разговаривали.

– Здесь утверждается обратное!

Опровергнуть откровенную ложь обычно проще простого, полуправда несравненно более коварна. Мы разговаривали с Елизаветой-Марией, это могут подтвердить десятки случайных свидетелей. И как доказать теперь, что я не подстрекал ее к преступлению? Как доказать?..

– Стоп! – охнул я, осененный неожиданной мыслью. – Вернитесь на страницу назад!

«Ипподром», «прогулка по городу», «весь вечер не отпускал ни на миг мою руку»…

– Фу-у-ух! – с шумом выдохнул я. – У меня алиби!

– В самом деле? – с недоверием уставился на меня Фридрих фон Нальц, пряча дневник обратно в карман. – Несмотря на случившееся, своей дочери я доверяю несравненно больше, чем каким-то вашим свидетелям!

– Даже если это глава сыскной полиции и старший инспектор Третьего департамента, которые не питают ко мне никаких теплых чувств? – ухмыльнулся я. – А еще сыщик и пяток случайных констеблей? Не говоря уже о шпиках из наружного наблюдения?

– О чем вы, виконт?

– Запись за двенадцатое апреля. Я был на ипподроме одновременно с вашей дочерью, но не разговаривал с ней, а сразу после бегов поехал на поднятие со дна Ярдена броневика, участвовавшего в налете на Банкирский дом Витштейна. Это было двенадцатого числа! Мы начали в четыре и провозились до пяти или шести часов вечера. А потом наружное наблюдение видело меня входящим в дом Левинсона, в протоколе отражено точное время. Я не дьявол, я не могу присутствовать в двух местах одновременно! И цирк! После цирка я имел беседу со старшим инспектором Мораном по поводу нападения на имение дяди! Он подтвердит!

Главный инспектор пристально взглянул на меня и процедил:

– Если это какая-то уловка…

– Спросите Ле Брена, спросите Морана. Поднимите протокол моего предыдущего ареста. Не теряйте время попусту, прошу вас!

Фридрих фон Нальц молча вышел из камеры, и я остался наедине со своими невеселыми раздумьями. Радовало лишь одно – Лазарь до меня сегодня точно не доберется.

К чести главного инспектора извинения он в итоге принес. Сухие и скомканные, но факт оставался фактом – перепоручать это неприятное дело кому-либо из подчиненных он не стал. И все бы ничего, но под конец жуткий старик придвинулся ко мне почти вплотную и прошептал:

– Если ты причастен к этому, сожгу без суда и следствия, – предупредил он, а потом уже официальным тоном во всеуслышание объявил: – Виконт, вас желает видеть старший инспектор Моран.