Бессердечный лорд Гарри

Джеймс проводил мать до двери и приказал горнич-ной отвести ее наверх.

— Вдовствующая маркиза занимается тем, что разъясняет правила гигиены уличным женщинам, Джеймс. Разве теперь тебе не очевидно, что ни один Отли не может породниться с такой семьей? Она же поощряет проституцию.

— А не считаешь ли ты, дядя, что проституции способствует нищета, а не леди Тримейн?

— Одно дело, если бы она старалась спасти этих несчастных. Но она не делает этого, а только помогает им избежать заразных болезней.

— И это не так уж мало, дядя.

Говоря по правде, Джеймс действительно был слегка шокирован тем, что рассказал ему епископ, и сейчас как будто думал вслух. Но чем больше он думал об этом, тем справедливее ему представлялись собственные суждения.

— Ведь настоящее благочестие подразумевает как заботу о душе, так и заботу о теле?

— Я вижу, что спорить с тобой бесполезно, Джеймс. Ты решительно намерен сделать так, как сказал?

— Я очень люблю мисс Ричмонд. Думаю, что она будет мне хорошей женой, а я ей — хорошим мужем. До сих пор я жил так, как положено Отли. Остаток жизни я хочу прожить так, как хочет именно этот Отли, то есть я.

— Тогда мне остается только молиться за тебя, племянник.

— Я буду благодарен вам за ваши молитвы, ваша светлость, — с улыбкой ответил Джеймс. — А сейчас я должен идти. Я договорился провести сегодняшнее утро с лордом Сидмутом.

Был прекрасный день, и Джеймс решил пойти к Гарри пешком. То, что он противостоял матери и дяде, объявил им о своей независимости, наполняло его радостью и легкостью. Когда его провели к Гарри в маленькую гостиную, друг сразу заметил происшедшую в Джеймсе перемену.

— Ты просто светишься от радости, Джеймс. Ты сделал предложение мисс Ричмонд, и оно принято?

— Еще нет, Гарри, — ответил Джеймс, широко улыбаясь.

— Тогда что же тебя так осчастливило?

— Сегодня утром я чувствую, что могу делать все, что хочу, — сказал Джеймс, усаживаясь за стол и намазывая маслом тост.

— Почему? — спросил Гарри, недоумевая, в чем может быть причина произошедшей в друге перемены.

— Потому что я наконец восстал против матери и дяди!

— Как! Бросил вызов Отли? Невероятно!

— Это правда, Гарри. Мать обратилась за помощью к дяде якобы для того, чтобы спасти мою душу. Но в действительности они оба хотели добиться, чтобы я перестал компрометировать семейство Отли, поддерживая знакомство с Рич-Мондами.

— И что ты им ответил?

— Что намереваюсь жениться на стар-

шей мисс Ричмонд, если она согласится стать моей женой.

— Отлично, Джеймс!

— Я впервые осознал, какой ограниченный зануда мой дядя Герберт. Наверное, только такой человек и может стать епископом! Интересно, какой церковный деятель получился бы из мистера Эдварда Ричмонда?

— Думаю, очень плохой. Джеймс рассмеялся.

— Наверное, ты прав. Он слишком честен и независим, чтобы выслуживаться в церковной иерархии. Кроме того, деятельность леди Тримейн не позволила бы ему извлекать выгоду из «служения церкви». Ты знаешь, чем она занимается, Гарри?

— Методистская маркиза? Ну да, я думал, все об этом знают.

— Я знал, что она посещает бедноту и слышал о ее громиле-телохранителе. Но что она учит проституток правилам гигиены…

— Это уже слишком для чувствительного Отли, Джеймс? — поддразнил Гарри.

Джеймс покраснел.

— Да, я был слегка шокирован. Но когда я подумал об этом, то пришел к вы-

воду, что это совсем не так лицемерно, как всеобщее презрение к этим женщинам, нежелание протянуть им руку помощи в их нищенском существовании.

— Согласен. И во всяком случае, слово «лицемерие» не подходит для семьи Рич-мондов. А когда ты собираешься просить руки мисс Ричмонд?

— Я, пожалуй, еще немного подожду. Впрочем, нет, я сделаю это сегодня! Но я хочу убедиться, что наш поцелуй не был случайностью, рожденной волшебной атмосферой Пэдстоу.

37

Если бы он только знал, что мисс Ричмонд может думать только о Джеймсе Отли, лорде Клитероу и его поцелуе. Она спрашивала себя, был ли поцелуй случайным, или Джеймс попытается поцеловать ее еще раз. Он объявил о своем намерении ухаживать за ней, но Линнет привыкла к тому, что мужчины прекращали ухаживания, когда проходило опьянение ее красотой. Она была так неопытна, что походила сейчас на шестнадцатилетнюю девушку, пришедшую в смятение от первой влюбленности. Однажды под утро ей приснилось, что Джеймс целует ее. Сон был приятным и волнующим, и она провела весь день как в тумане, мечтая снова погрузиться в этот сон.

Когда она застегивала плащ, собираясь на раут к Лэнгли, ее руки дрожали. Она знала, что Джеймс будет там и пригласит ее танцевать. Мысль о том, что он будет обнимать ее во время танца, приводила ее в трепет.

Джеймс немедленно подошел к ней, как тодько она появилась в бальном зале. Он подумал, что она еще никогда не была так прекрасна. Ее платье было расшито серебряной нитью и украшено жемчугом. Жемчужины были вплетены и в ее волосы. И было что-то в ее красоте в этот вечер, как будто поощрявшее его к сближению. Он попросил ее записать его на два вальса.