— Разве от этого мне должно стать легче? — со злостью спрашиваю я. Никогда в жизни я не разговаривал с Иреной таким тоном, но сейчас я зол, меня одолевают ужасные мысли, которых я обычно стараюсь избегать.
— Ретт. — Ирен, похоже, в шоке. Она поднимает руку к бриллиантовому кулону, свисающему с ее шеи.
— Зачем вы рассказываете мне об этом сейчас?
У нее отвисает челюсть, и она заикается, отвечая мне.
— Милый, я просто подумала, что ты должен знать. Я не смогу нормально жить, скрывая эту тайну.
Она снова обхватывает своей рукой мою, наклоняясь вперед.
— Моя дочь была очень сложной женщиной, — говорит она. — Ее сердце поистине было скрыто за семью замками. Все эти двери, замки и ключи. Никто не мог добраться до него. Они могли пройти первую дверь, иногда вторую. Но на этом все. Остальные были заперты наглухо. Только она знала, что там внутри.
— Как поэтично.
Ирена наклоняет голову, и ее взгляд смягчается.
— Я знала ее лучше всех, Ретт. Поэтому верь мне, когда я говорю, что тебя она
— Пожалуйста, Ирена, — говорю я, вздыхая. — Со мной все будет хорошо. А как насчет вас? Как вы справляетесь?
Я пытаюсь поменяться с ней ролями, переключив все внимание на нее. Для женщины, которая только что потеряла единственную дочь, Ирена переживает горе с изяществом и уравновешенностью английского дипломата.
— Ты только говоришь так, но когда я смотрю на тебя, я вижу это. Вижу боль в твоих глазах. Вижу, потому что знаю, каково это. Мы с тобой очень похожи, Ретт. Мы умеем хорошо притворяться. Мы отвлекаем себя, делая вид, будто ничего не произошло. Боль настолько глубоко, что мы ее даже не чувствуем, но она все равно всегда там. — Она прижимает ладонь к груди. — Хотелось бы, чтобы ты тоже это увидел, но ты слишком занят, делая вид, что в порядке, вместо того, чтобы просто посмотреть в зеркало и осознать, что на самом деле это не так.
— К чему вы все это говорите? — Я смотрю на часы, проверяя время.
— Я всегда была сторонником открытости, — говорит она. — И у меня никогда не было секретов. Знаешь, мы с Джорджем знаем друг о друге все.
— Я
Ирена вздыхает. Она не купилась на это.
— Ты должен пойти к ней.
— Это вряд ли, — отвечаю я с сарказмом.
— Тебе стоит сделать это. Чтобы покончить с этим раз и навсегда. — Она делает небольшой глоток вина, первый с тех пор, как я сел. — Она похоронена на семейном кладбище в поселке Хэмпстед, в поместье моих родителей. Тебе понадобится ключ, чтобы открыть ворота.
— Я не пойду к ней.
— Возможно, сейчас ты не готов, — говорит Ирена. — И это нормально. Но только простив ее, Ретт, ты сможешь двигаться дальше.
Я ничего не говорю.
— Прости ее, Ретт. Не ради нее, а ради себя.
Я вливаю в себя оставшееся вино и собираю все свое самообладание в кулак.
— Я должен идти.
— Ретт. — Ирена смотрит на меня широко распахнутыми глазами. — Я не хотела тебя огорчать.
Я ухожу. Ухожу, потому что, если этого не сделаю, я взорвусь. Взбешусь. А я не хочу, чтобы она это видела. Она хороший человек, и хотела, как лучше, но, черт возьми. Это своего рода бомба, которую бросают кому-то в уединенном месте. Не в ресторане со звездой Мишлена в Верхнем Ист-Сайде, посреди пятничного дня.
В тот момент, как ступаю на тротуар, я уже вытаскиваю телефон и открываю переписку с Айлой. Когда поворачиваю за угол, меня осеняет, что в последний раз, когда приходила, она сказала, что у нее очень напряженный уик-энд, но она мне нужна. Мне чертовски нужно ощутить ее вкус на языке, почувствовать ее киску на своем члене, зарыться руками в ее волосы, и чтобы этот остроумный маленький ротик был прижат к моему.
Если я не получу этого в ближайшее время...
Я пишу ей смс.