Бессильные мира сего

– “Чаю, чаю накачаю, кофию нагрохаю”, – задумчиво пропел Работодатель на некий не вполне определенный, но безусловно варварский мотивчик.

– Это еще что такое? – спросил Юрий без особого интереса.

– А хрен его знает. Ситуация навеяла.

Они сидели за столиком для подписания договоров и пили чай, поданный и сервированный Мириам Соломоновной. Чай был безукоризненно горячий, рубиновый, цейлонский, в тонких стаканах с серебряными подстаканниками. К чаю предлагались песочное печенье “Нежность” и божественные плюшки домашней выпечки – Мириам Соломоновна, как всегда, была на недосягаемой высоте.

Юрий, впрочем, пил чай без всякого удовольствия и все время судорожно зевал. Ему не хватало кислорода после перенагрузки и хотелось прикорнуть минуток хоть на десять. Слечу когда-нибудь с нарезки, думал он обреченно. Ну и работку я себе подобрал, мама дорогая…

– Я все-таки не понимаю: у тебя что-то внутри щелкает, или как? – спросил вдруг Работодатель и поглядел пристально.

– Или как, – неприветливо ответил Юрий. Он выбрал себе плюшку поподжаристей, неохотно откусил, отпил из ложечки.

– Нет, но все-таки… – настаивал Работодатель. – Я и сам не лаптем деланный, слава богу, не жалуюсь, как-нибудь вранье от правды отличу, но не на сто же процентов, в самом деле.

– А я – на сто. Вот и вся между нами разница. Ты мне за эту разницу деньги платишь.

– Хорошо, хорошо. Деньги… Тебе бы все о деньгах… А ты объясни. Сколько раз уже обещал. Ну, вот что ты чувствуешь, когда он врет, какое при этом у тебя ощущение? Физически?

Юрий мучительно хрустнул челюстями, подавляя в зародыше очередной зевок. Ну как это можно объяснить, подумал он обреченно. И в особенности – здоровому человеку объяснить, у которого сердце, как метроном… Никак не объяснить. Да и незачем.

– Как будто жизнь уходит через плечи, – сказал он медленно. И тут же сам себе удивился. Не хотел ведь говорить, а все-таки сказал. И совершенно напрасно, разумеется.

– Это что – цитата? – осведомился Работодатель.

– Нет. Это такое ощущение.

– Только не надо наводить хренотень на плетень.

– Да шел бы ты.

Поговорили. Некоторое время чаепитие продолжалось в демонстративно-недоброжелательном молчании. Потом Работодатель спросил нарочито деловым тоном:

– Завтра расшифруешь запись?

– Естественно. Может быть, даже сегодня.

– Сегодня уже не успеть, – проговорил Работодатель, словно бы извиняясь. – У нас сегодня еще один клиент. Причем очень серьезный. Ты как – выдержишь?

– Если он будет врать так же, как этот, обязательно слечу с нарезки. Клянусь. Это было что-то особенное.

– Да-а, любопытный экземпляр. Не знаю, что и думать.

– А я и не пытаюсь, – сказал Юрий, наливая себе еще полстакана. – Тьма кромешная. Не представляю, что ты будешь со всем этим делать.

– Да ничего, скорее всего.

– То есть?

– Да не крал у него никто этой марки.

– То есть?

Работодатель покончил со своим чаем, откинулся на спинку дивана, переплел голенастые ноги диковинным джинсовым винтом и занялся “ронсоном” и сигареткой – аккуратно закурил, пустил два аккуратных колечка в потолок, посмотрел на Юрия, прищурившись.

– Ты, главное, не углубляйся, – посоветовал он проникновенно. – Зачем это тебе? При твоих-то моральных принципах?

Мои моральные принципы, подумал Юрий. О боже! “Не бери чужого и не словоговори ложно”. А в остальном: “перекурим – тачку смажем, тачку смажем – перекурим”. Роскошная нравственная палитра, снежные вершины морали…

– Перекурим – тачку смажем, – сказал он вслух, – тачку смажем – перекурим…

– Воистину так! – воскликнул Работодатель и, словно спохватившись, принялся затаптывать окурок в пепельнице. – Поехали. Нам еще пилить и пилить – сорок пять кэмэ по слякоти.

Однако никуда уехать им не удалось: без доклада, но зато в ватном сером пальтугане до пят ввалился Борька Золотоношин, “Агент Би”, красноносый и живой, как ртуть. Наскоро поздоровавшись за руку (лапы красные, свежемороженные, ледяные), он выхватил из-за пазухи пачку бумаг с загнувшимися уголками и сунул ее с неразборчивым ворчанием Работодателю, а сам, не садясь даже и, уж конечно, не раздеваясь, принялся цедить себе в наугад схваченный немытый стакан остатки цейлонского. Судя по нему, дождь на дворе кончился, оттепель тоже, и валил там теперь густой снег – снег этот тут же принялся на Борьке подтаивать и комками шлепаться на ковер, на столик, на диван, потому что Борька непрерывно двигался, перемещался, кипел, испарялся, и Юрий встал и перешел на свое рабочее место – подальше от всех этих физических явлений.

Работодатель проглядел бумаги быстро, но внимательно, как считывающая машина, вроде сканера, и уставился на Борьку выжидающе.

– Это все? – спросил он.

– Говорит – все, – ответил Борька, не переставая жевать и прихлебывать.

– Молодец, – сказал ему Работодатель. Он открыл дверцу стенного сейфа, положил туда бумаги, достал из недр небольшой пакетик (зеленый, перетянутый резинкой), сунул в боковой карман и снова запер сейф.

– Вызывать его будете? На ковер? – спросил Борька.

– Обязательно.

– Позвонить?

– Всенепременнейше.

– Прямо сейчас?