Бессильные мира сего

Не надо было ему сюда ехать, подумал Роберт с ожесточением. Он достал трубочку нитрокора, отсыпал на ладонь три крупинки, предложил, – сэнсей, как послушный ребенок, высунул язык, – язык был плохой, обложенный, с трещинами… Не надо было ехать. Какого черта ему вообще сюда ездить? Какой от него здесь прок? Только сердце зря себе рвет… Вражеский бодигард опустил журнал и с каким-то пристальным, сочувственным, пожалуй даже, интересом наблюдал за происходящим. Еще любопытствующих нам только здесь и не хватало. Роберт сделал шаг в сторону, чтобы загородить сэнсея собой, – загородил его демонстративно и в наглую: охота тебе наблюдать – наблюдай мою задницу…

– Он сказал, что поставит ее на ноги, – проговорил сэнсей – невнятно, словно озябшими губами. Он умоляюще посмотрел на Роберта. – «Встань и иди». И она пойдет. А я не верю.

Роберт промолчал. Что тут было говорить? И в голову ничего даже не приходило. И тут вдруг подал голос вражеский телохранитель:

– Надо верить! – сказал он истово. – Верить надо! Если Он сказал, – значит, надо верить!

Сэнсей повернулся к нему всем телом и отстранил Роберта, чтобы не мешал. (Без всякой деликатности. Как предмет обстановки.)

– Вы считаете, что это возможно? – спросил он с отчаянием.

– Это не я так считаю. Это Он так считает. («Он» у него явно получалось с большой буквы.) А значит – надо верить!..

Сэнсей что-то проблеял в ответ, что-то жалостливое до непристойности, но Роберт их уже не слушал. Новое действующее лицо появилось в коридоре (со стороны лестницы, что слева): фигура, странно и в то же время страшно знакомая, но совершенно здесь неуместная, – невысокий человек с лицом красно-коричневым и поблескивающим, словно головка курительной трубки, маленький, коренастый, уверенный, – остановился, наблюдая за ними и в то же время неспешно и откровенно застегивая ширинку. Страхагент. Ангел Смерти. Только почему-то – в белом докторском халате и даже при хирургической шапочке слегка набекрень. Что он здесь делает, подумал Роберт, а рядом со страхагентом объявился между тем еще один белый халат, и еще один, и еще – целый консилиум вдруг образовался в коридоре, тихий, почтительно взирающий на краснолицего (все как один с папками подмышкой, с докторскими наушниками на шее, в белых шапочках, и почти все – в очках). Человек пять. Может быть – шесть. Ежедневный обход – с главврачом во главе – медотряда специального назначения.

Страхагент (главврач?) завершил деликатную свою процедуру и на лице его обнаружилась улыбка, показавшаяся Роберту зловещей, хотя на самом деле была она, скорее всего, иронической, а может быть, даже приветливой.

– Двуг мой! – провозгласил главврач (страхагент) голосом скрипучим, но громким и даже, пожалуй, звучным. – Какая встреча! Вад тебя видеть!

Обнаружив его пред собою, сэнсей (что-то бормотавший только что про силу веры или веры в силу) замолчал и сделал безуспешную попытку выбраться из дивана. Роберт подхватил его за вытянувшуюся вперед руку и помог подняться.

– Что вы здесь делаете?! – воскликнул сэнсей, глядя на страхагента почти с ужасом. – Как? Вы – здесь?

– Я собиваюсь пвиобвести это богоугодное заведение, – объяснил страхагент, приближаясь с улыбкой теперь уже явно доброжелательной и еще сильнее картавя. – Собственно, я его уже пвиобвел. Можешь меня поздвавить: владелец!

– Поздравляю, – сказал сэнсей с видом полного и безнадежного непонимания.

– Спасибо. Я надеюсь, ты поздвавляешь меня искренне?

Сэнсей издал неопределенный звук, а Роберт вдруг увидел вражеского телохранителя – тот стоял столбом, руки по швам и ел страхагента (главврача? владельца?) преданными глазами. Наступило что-то вроде классической немой сцены: остолбенелый телохранитель, почтительнейше замершие в позах безусловной готовности врачи, сэнсей, ничего не понимающий, а посредине – благодушно и жутковато улыбающийся человек с лицом черно-красным и блестящим, словно головка дорогой курительной трубки.

И тут вдруг распахнулась дверь палаты, и в коридор выехал в своей коляске пестрый инвалид, на плече он держал рулон прозрачной ткани, а коляску ему катила скрюченная ведьма с землистым лицом, полуоткрытым ввалившемся ртом и красными глазами.

– «Тебе говорю: встань», – провозгласил инвалид пронзительно и ликующе, словно в трубу протрубил, – «возьми постель твою и иди в дом твой!» Каждому да воздастся по вере его!

Никто опомниться не успел, и никто не успел даже удивиться, как колени женщины подломились, она закинула страшное лицо свое с помертвевшими вдруг глазами и повалилась на ковер – мягко и бесшумно, как умеют падать опытные эпилептики. Или алкоголики, утратившие наконец чувство равновесия.