— Девочка? — Егор задумывается. — Мм…я больше на психа смотрел как-то. А девочка — самая обычная. Короткие светлые волосы, большие глаза, вроде бы голубые, бежевая кофточка поверх белой рубашонки.
Я стискиваю до хруста зубы. Егор только что описал Лену. Есть у нее и бежевая кофточка, и описание внешности схожее. Конечно, много кто подойдет под этот портрет, но мала вероятность, что историк стал бы хватать левую ученицу.
— А электродетонатор самый обычный, на проводах, — продолжает дружинник. — К переключателю тянутся три провода: белый, черный, красный. Самодельный пояс шахида, цилиндры со взрывчаткой сделаны из обрезков водопроводных труб, наверно порохом наполнил…
— В глаза ему смотрел? — перерываю подробности. — Обычный взгляд? Не стеклянный, не затуманенный, словно он не здесь?
— Куда там, князь! — удивленно качает головой Егор. — Бешеный у него был взгляд, затравленный, как у зверя. Испуганный до усрачки! Он точно был здесь, паскуда, и понимал, что творит. Понимал, что ему не выбраться живым. И он точно наложил кирпичей в штаны. Запах такой в кабинете, что запросто задохнешься.
— Вот как, — хлопаю я глазами, совершенно ничего не понимая. — А что снайперы? Достать историка могут?
— К окнам не подходит паскуда, — отрицательно качает головой другой дружинник в спецовке и смачно сплевывает на асфальт, не стесняясь меня.
— Оставайтесь здесь, — решаюсь рискнуть. — Я пойду на переговоры.
— Опасно это, князь, — качает головой Егор. — Для детей в первую очередь опасно.
— Да, но выбора нет, — поворачиваюсь к зашторенным окнам — однотонная ткань не шевелится. — Через час историк в любом случае детонирует взрывчатку.
Глава 11. Освобождение заложников
— Мой сад! — гремит император Михаил, обозревая дымящиеся остатки цветочных клумб.
Его тяжелый взгляд проносится мимо тяжелораненых гренадеров на носилках, которых обхаживают Целители. Лазарет разбили прямо на разгромленной площади, под открытым осенним небом, так как пострадавшим требовалась незамедлительная помощь.
— Моя стража! — император проходит мимо стонущего спецназовца с рассеченной рукой — беднягу просто перевязали и дали обезболивающего. Слишком много увечных, слишком мало Целителей.
Но Михаил больше не смотрит на раненых, его кулаки стиснуты, костяшки побелели от напряжения. Серые глаза горят так яростно, что отсвечивают бликами на брусчатке, расплавленной до состояния блестящего обсидиана.
— Мои палаты, — натужно выдыхает император. Государь застыл прямо перед обгоревшим черным остовом Грановитой палаты. В этом, некогда белом, доме Михаил венчался на царствование. И теперь значимое в жизни императора здание обуглено и изничтожено. Плохой знак.
Рядом стоят шеф жандармов Юсупов и молодой ротмистр Бирарди, возглавляющий Дворцовую полицию. Покаянно опустив головы, высокопоставленные офицеры молчаливо ждут заслуженного императорского гнева.
— За мной, — не глядя на полицаев, Михаил идет в Теремной дворец. Он старается не смотреть на обугленную, некогда красную, расписную стену фасада. Еще один шрам на лице самодержавия, что нанес сегодня Перун.
В императорском кабинете Владимир дожидается отца. После публичной угрозы Гоши цесаревич избегает встречаться с посторонними людьми и предпочел затаиться во дворце.
Михаил тяжело падает в высокое кожаное кресло за дубовым столом. Молчание повисает в воздухе, густое и липкое, как сгущенное молоко. Кажется, что сказать императору нечего. В отличие от Владимира.
— Ты поступил очень опрометчиво и недальновидно, папа, — пеняет цесаревич самодержцу, нисколько не стесняясь Юсупова с Бирарди. Даже более того — не сдержавшись, Владимир в сердцах хлопает по подлокотнику кресла. — Я же сразу сказал! Если Перун хотел бы убить меня, он это сделал бы еще в бункере. Теперь убедился своими глазами? Он чертовски силен. Зачем было его злить и позориться на весь мир тем, что российский император не в силах совладать с собственным солдатом?
— Я пытался обезопасить тебя, — морщится император, отвернувшись к расколотому жаром Перуновских молний окну.
Владимир сокрушенно качает головой.
— А вместо этого подверг меня смертельной угрозе. Ты пошел на поводу у Гоши, папа. Ведь полоумный этого и добивался — чтобы мы попытались задержать Перуна, и в итоге я лишился его защиты. Стравливание союзников между собой — очень верный ход в данном случае. Апплодирую братцу стоя, — цесаревич горько усмехается. — В своем сумасшествии он прилично развил интеллект. Видимо, правду говорят, что безумие рождает талант. В общем, без защиты Перуна мне придется изворачиваться, как уж. Благодарю за опеку.