Бесследно исчезнувшая

«Запоздалые угрызения совести», – подумала Анника и вновь вернулась к бумагам. Холмеруд красочно описал, как он похитил Виолу, задушил ее и утопил в море в месте, которое сейчас не мог показать.

– Ты читала то, что «Свет истины» написал сегодня? – спросил Шюман.

Она покачала головой.

– Линетт Петтерссон и Свен-Улоф Виттерфельд требуют осудить меня за мошенничество, их юридические знания, похоже, мягко говоря, ограниченны. А сам блогер утверждает, что мой документальный фильм спровоцировал выкидыш у дочери Виолы. Другими словами, я и аферист, и детоубийца.

– Ты наверняка смог бы привлечь его к суду. Он переходит все границы.

Главный редактор пожал плечами:

– Среди его данных хватает таких, за которые его можно призвать к ответу, но это только сыграло бы ему на руку. Он жаждет судебного процесса в качестве публичной трибуны, но я не собираюсь давать ее ему.

Анника почувствовала, как ее разочарование возрастает.

– И что, по-твоему, я должна сделать? Добиться пересмотра судебного решения в отношении Холмеруда вопреки его желанию?

Шюман почесал подбородок:

– Ты, пожалуй, смогла бы привлечь его на свою сторону. Заставить отказаться от признаний.

– И какой ему в этом резон? Смерть Лены все равно ведь, наверное, его рук дело, и пожизненное ему в любом случае обеспечено. При этом он попадает в Кумлу, как обычный женоубийца, то есть окажется с очень низким статусом, когда же речь идет обо всех пятерых, он легенда преступного мира.

– То есть ты не хочешь?

Анника беззвучно вздохнула. Само собой, она хотела. Все приговоры требовалось проверить, полицейские провели свою работу из рук вон плохо и подошли к расследованию предвзято, и их неплохо бы призвать к ответу, так же как и прокуроров, не сумевших как следует разобраться в данных случаях.

Прямой телефон Шюмана дал о себе знать.

– К тебе посетители, – сообщил Торе, из охраны.

Анника поднялась, собираясь уйти.

– Я хочу, чтобы ты осталась.

В другом конце редакции она увидела мужчину и женщину средних лет, растерянно озиравшихся.

– Хенрик Сёдерланд и его сестра Линда, – объяснил главный редактор. – Я подумал, что мы должны вернуть им сумку.

Браксенгатан находилась на краю Фисксетры. Весь район являлся частью так называемой миллионной программы, когда в 1965–1975 годах на окраинах больших городов появился миллион квартир по минимально низкой цене со всевозможными социальными проблемами в качестве бонуса.

Нина припарковалась перед гаражными воротами и поднялась по лестнице на уровень, на котором находились подъезды домов. Все здания были пятиэтажными и длиной окола ста метров, с коричнево-белыми фасадами. Нина проходила один подъезд за другим, пока наконец не добралась до номера 22.

Внутри было светло и прохладно, пахло моющим средством для пола. Ее резиновые подошвы неслышно ступали по каменным ступенькам, когда она поднималась по лестнице, и тишину нарушали только звуки, доносящиеся из квартир, мимо которых она проходила: шум работающего телевизора, гул вентилятора, чей-то кашель.

На четвертом этаже Нина остановилась перед дверью с табличкой «АНДЕРССОН». На ней отсутствовала прорезь для почты, а значит, нельзя было открыть ее и заглянуть внутрь, и никакие звуки не долетали наружу. Нина минуту тщетно прислушивалась, пытаясь уловить любые признаки человеческого присутствия внутри, а потом решительно нажала на звонок.

Никакой реакции.

Она позвонила снова.

По-прежнему тишина.

Тогда Нина постучала в дверь.

– Откройте! – сказала громко. – Это полиция!

И позвонила снова, три раза подряд. Звуки в соседних квартирах затихли, остался только шум вентилятора.

Черт, черт, черт.

Она и не думала сдавать назад после того, как нашла это место, и собиралась оставаться здесь, пока маленькая женщина не придет домой, или пока она не окажется на грани голодной смерти и не будет вынуждена выйти за покупками, или пока владельцы недвижимости не явятся и не выселят ее, поскольку та не внесет квартплату.

– Если вы не откроете через десять секунд, я взломаю дверь! – крикнула она.

Замок щелкнул. Ручка опустилась, дверь немного приоткрылась. Нина только сейчас заметила, что она тяжело дышит, и это не имело никакого отношения к подъему по лестницам. Она с трудом удержалась, чтобы не ворваться в образовавшуюся щель, а подождала, пока находившийся внутри человек распахнул дверь полностью и добровольно.

Маленькая женщина с поезда и с рисунка Исака стояла перед ней на пороге: курчавые волосы, немного кривые ноги. Ей было около пятидесяти, и она была одета в темные брюки и коричневую кофту.

– Please, don’t shout in the stairway. Come in, please[2].

У нее был идеальный английский, британское произношение.

Нина шагнула в квартиру, окинула взглядом прихожую: два платяных шкафа, дверь, которая, вероятно, вела в ванную. Она быстро шагнула к ней и распахнула – да, душ и туалет, пусто. Закрыла снова.

– Чем я могу вам помочь? – спросила женщина.