Бессмертие

«Пусть будет некрасиво, зато правда», — думает он и начинает вырезать человека, сидящего на нартах. Он делает широкополую шляпу и крылатку, он вырезает длинные добродушно-сердитые усы и морщины на открытом и ясном лбу.

Только глаза ему никак не удаются.

Он долго роется в журналах, и наконец счастливая мысль приходит к нему. Он делает глаза такими, какими он видел во сне: немного лукавыми и приветливыми.

Проходит трое суток, прежде чем глаза начинают блестеть умом, добродушием и ласковостью.

Остается сделать немногое: на коленях — стопку книг, на задке нарт — стопку книг и в правой руке самую важную книгу — сказку о горящем сердце Данко.

Высунув язык, даже затаив дыхание, Семка вырезает книги. Он долго смотрит на свою работу и с грустью убеждается, что человек мертв и олени не бегут.

Тогда, отдохнув и выспавшись, он вновь принимается за резьбу. Он чуть-чуть наклоняет фигуру человека и ноги оленей. Он делает две скорбных морщины у рта человека и с гордостью смотрит на свое «письмо».

Но как же поймет чудесный сказочник, что ему, Семке, нужны книги?

И Семка быстро догадывается. На другом конце клыка он вырезает чум, нарты, двух олешков и собаку. Он вырезает рядом с нартами даже хорей — шест для управления упряжкой. Из китового уса он делает тынзей — аркан — и вешает его на передке нарт.

А впереди всего этого он старательно вырезает фигурку, самого себя. Он хочет сделать свой нос прямым, но вспоминает о правде и вырезает его курносым.

Посмотрев на все это, Семка с печалью замечает, что Горького, с приветливой и дружеской улыбкой, изо всех сил мчащегося на нартах, встречает спокойно ожидающий, чуть ли не равнодушный человечек.

И Семка меняет свое изображение. Он делает его бегущим навстречу к Горькому с широко раскрытыми руками и подкашивающимися от радости ногами.

На этот раз все, что он сделал, его удовлетворяет.

Осколком стекла он шлифует все фигуры и, собрав охапку зеленовато-седого мха, приносит его в чум. Он приносит ящик из-под конфет и бережно укладывает в меховую постель письмо, вырезанное из кости. Он никому не показывает его, боясь, что люди посмеются над его нежностью.

И только адрес на ящике он доверяет написать колхозному счетоводу. Правда, счетовод и сам не отличается грамотностью, но у него красивый почерк, и Семка долго любуется надписью, сделанной им на посылке:

МОСКВА, КРЕМЛЬ

ПАМЯТНИК ПУШКИНА

Алексею Максимовичу Горькому

от Семена Ильича Лаптандера

Семка долго любуется надписью, но его смущает «памятник Пушкина».

— А может, он не там живет? — спрашивает он робко.

— Как не там? Там! — уверенно отвечает счетовод. — Все поэты около памятника Пушкина живут.

И для убедительности добавляет:

— А если у памятника не найдут, то в Кремле разыщут. Я-то уж знаю.

И, чтобы Семка не беспокоился, счетовод сам отвозит посылку на почту.

Проходит много томительных недель. Семка уже теряет надежду на ответ, но вот однажды осенним вечером почтальон привозит ему посылку. Он бережно кладет ее у костра и тихо говорит Семке, точно утешая:

— Ничего, парень. Что ж поделаешь?.. Бывает…

И Семка видит вернувшееся к нему письмо, вырезанное из кости.

Оно опоздало всего на несколько дней. Прах человека, спевшего чудесную сказку о горящем сердце Данко, уже лежал замурованный в темно-красные стены московского Кремля.

НЕИСТОВЫЙ СЫН ЛАПТАНДЕРА

На нартах, через кусты яры, через болотистую низину едет Илько Лаптандер к сопке, покрытой ягелем пепельного цвета. Олени выбрасывают копытами гроздья оранжевых брызг. Стоит солнце в зените, и желтые оводы, тонко звеня, мчатся за упряжкой. Стремительно вылетая отовсюду, они впиваются в короткие хвосты оленей, в розоватые ноздри и бока, чтобы отложить в коже свое потомство.

Концом хорея Илько отгоняет или давит их, и они падают под широкие полозья нарт в красновато-бурую воду.

Июльское солнце уже месяц кружится над тундрой, и от этого воздух кажется удушливым и пряным. Он пахнет болотистыми низинами, грибами и мхом.

«Дождь будет, — думает Илько, — комары будут».

Нарты вползают на вершину сопки, и на дне долины видно разбредшееся стадо.

«Не разбежались бы, — тревожится Илько, — грибов много сей год».

Олени очень любят грибы. Они разбегаются в поисках их далеко по тундре, а пастухи всякие есть — и олени могут погибнуть.

Подъехав к стаду, Илько видит на прогалине, среди кустов, нарты Егора Ванюты.

— Приехал? — спрашивает Ванюта, глядя на носки своих тобоков, сшитых из нерпичьей кожи.

Илько не отвечает. Он видит у самых кустов пустую бутылку. Солнце сверкает на донышке ее.

Ванюта поднимает взгляд. Илько видит его глаза, налившиеся кровью, и влажные губы.

— Сын… — говорит Ванюта сочувственно, — а ты его побей.

— Не надо пить в стаде, — тихо говорит Илько, — олешки разбегутся. Они наши ведь…

— Кто узнает об этом? — смеется Ванюта и обтирает губы ладонью.

— Он, — говорит Илько.

— Ха, — говорит Ванюта, — как он узнает?

— Он уже написал про тебя в газету, — отвечает Илько и, сойдя с нарт, поднимает бутылку и забрасывает ее в кусты.