Бессмертие

Забытым уютом и листвой березы пахнет баня. Аккуратную печку выложил когда-то дед.

— Умел строить, любил попариться, — задумчиво улыбается Архип и неотрывным взглядом следит за бойкими руками жены, орудующими сковородкой и ухватом.

— Ты бы хоть платье-то новое надела. Хоть худой дом, да свой. Без немца.

И старуха не перечит. Она уставляет стол картошкой, поджаренной на сале, капустой, щами:

— Ешь, старый! Хватит. Отгоревались.

И Архипу действительно кажется, что он отгоревался. Он пьет лафитничек, другой и мечтает. Скорее бы утро наступило. Остер топор. Какую хату строить — прикидывает. Маленькую надо, но светлую, с большими окнами и тесовой крышей.

А чтоб крыша не гнила, он просмолит пазы. Вернутся сыновья с войны — помогут, а пока можно бревна готовить.

Сладкая истома овладевает телом. Старик ложится на полок и засыпает.

Просыпается он на заре. Утреннее солнце играет на боках чайника. Тишина.

— Что ж ты меня не разбудила? — ворчит он добродушно на старуху и, накинув полушубок и прихватив топор, выходит на улицу.

Тишина очаровывает его. И, хотя, как и вечером, чернеют в глубоких снегах печальные остовы труб, Архипу уже не грустно. Он видит ветлу перед сгоревшим домом, видит скворешню, повешенную еще его старшим сыном, и, выругавшись крепким словом по адресу немцев, весело подмигивает себе:

— А ну, с богом!

И подходит к трем бревнам у бани, запорошенным снегом. «На нижнее венцо пригодятся», — думает он, пробует обухом звенящее дерево, и кажется ему, что до весны совсем недалеко и что скоро, совсем скоро прилетят скворцы — самые радостные птицы на свете.

ГВАРДИИ БАРАБАНЩИК

В один из буранных зимних дней, когда ветер метет и завывает в степи, как стая голодных волков, красноармеец Остап Вернигора, находившийся в сторожевом охранении своей роты, заметил вдруг в стороне противника маленькую черную точку, показавшуюся ему подозрительной. Точка эта не стояла на месте, а двигалась, то пропадая, то вновь появляясь на снежном поле.

«Разведчик-гад. Ох, уж я тебя и встречу!» — подумал Остап, сжимая в руках винтовку.

Руки его застыли от холода, глаза от напряжения слезились. Теперь уже ясно было, что из расположения противника к нашим позициям ползет человек.

Точка все росла и росла, и когда фигура ползущего человека с каким-то грузом на плечах стала отчетливо видна, руки Остапа не выдержали. Он вскинул винтовку и щелкнул затвором.

Вдруг вдалеке раздался детский плач, и поземка донесла до Остапа тихий, жалобный голос:

— Дяденька, не стреляй!.. Дяденька!..

Остап опустил винтовку, вскочил и побежал в ту сторону, откуда шел этот плачущий, жалкий голосок. Он увидел на снегу тринадцатилетнего мальчика с обмороженным, белым, как снег, лицом и маленькую девочку на его спине.

— Ты чего здесь? Кто ты такой? Чего под пули лезешь? — сердито спросил у мальчика Остап.

— Я — Мишка, дяденька, — ответил мальчик.

— Какой Мишка?

— Мишка… Сосенкин. — А это чего?

— А это — Варенька, сестренка моя. Я уж который день ее на себе несу. Не гоните нас, пожалуйста, дяденька. Варька, небось, все ножки себе обморозила.

Мишка бережно опустил девочку на землю и с надеждой посмотрел на Остапа.

Остап растерялся от этой неожиданной встречи и не знал, что делать. На счастье, в это время пришла смена караула. Остап сдал пост, сгреб обоих ребят в охапку и побежал к блиндажу.

У входа в землянку Остап крикнул часовому:

— Сестру скорее! Обмороженные дети…

Прибежала сестра. С помощью Остапа она раздела в теплой санитарной землянке ребят, принесла спирт, и Остап, едва дыша от волнения, стал оттирать помороженные ступни девочки, ее личико, руки. Сестра тем временем растирала Мишку.

— Ой, больно, дяденька! — заплакала вдруг девочка.

— Больно? Это хорошо, если больно, — радостно рассмеялся Остап. — И ножкам больно?

— И ножкам больно, — сказала девочка.

Когда сестра убедилась, что девочка окончательно спасена, Остап унес ее к себе в землянку, где товарищи его уже приготовили мягкую постель на широких солдатских нарах.

Жарко дыша, бойцы обступили Остапа с девочкой на руках. Они улыбались ей, угощали ее кто чем мог: кто кусочек сахару принес, кто печеньице. Игрушки у них тоже нашлись: карманное зеркальце, две звездочки с офицерского погона, пулеметные гильзы. Бойцы смеялись, и девочка отвечала им широкой признательной улыбкой.

— А как тебя звать? — спросил кто-то.

— Варя Сосенка, — тихо, но отчетливо сказала девочка.

— Сосенкина, — поправил ее Мишка. — Фамилия такая.

— Сосенка, — повторила Варя и вдруг крепко обняла Остапа и поцеловала его в лоб.

Густой румянец залил щеки Остапа.

Бойцы притихли и разошлись по своим местам, издали наблюдая, как Остап кормил ребенка с ложечки, как поил чаем, а укладывая спать, рассказывал сказку о Волке и Красной Шапочке.

Мишка тем временем перезнакомился со всеми бойцами. Он рассказал о том, как тяжело было пронести Вареньку мимо немецких постов, как она боялась в лесу волков, как просила все время есть и как он кормил ее мороженой картофелиной, которую нашел на дороге и которую Варенька так и не смогла съесть.